Колодезь

Семён молча кивал, представляя кровавое зарево, встающее над Свиягой. Габитулла верно сказал: уводить надо воинскую силу от родного улуса, и сделать это можно, только показав, что объявился не обычный набеглый отряд, пришедший ради добычи, а разноплеменная ватага, спешащая к большому воровству на Волге. Был бы Семён киргизцем, сам такое предложил бы. Но и без того видно, что сотникам мысль понравилась, а значит, участь Юшкова, а за ним и всего Свияжского уезда решена. Попытаешься остановить своих батыров – только себя сгубишь.

– С этой деревни надо начинать, – проговорил сотник Чолпан.

Семён покачал головой.

– Отсюда выйдем в ночи, тихо, чтобы ни одна собака не тявкнула. Возьмём солдат сонными, а там, если хочешь, отряжай людей обратно в Останино. Только ждать их никто не будет, от Юшкова пойдём налегке, и чтоб до самой Казани тороки у людей были пусты.

Трое сотников молча склонили головы. Правильно сказал ходжа Шамон. На то и газават – сначала святая месть, а потом, если Аллах пожелает, добыча. И главное, если здесь со взятым добром замешкаешься или назад повернёшь, то наведёшь русских солдат на родные юрты.

Хлопнула входная дверь, темнолицый башкир, шатающийся после долгой скачки, объявился в проёме. Увидав Семёна, вестник опустился на четвереньки, коснувшись лицом пола.

– Ходже Шамону от кыргызского курултая почёт и долгие годы жизни!

– Говори, – велел Семён.

Новости, привезённые усталым гонцом, больно ударили Семёна. В самом улусе всё было спокойно, обозы с грабленым дошли исправно, и уже жители других дорог: кайсаки, хунны и меркиты подумывали сесть в седло и, покуда русичи избивают друг друга, урвать себе долю добычи. Но в это время в улусы пришли новости из мятежных русских земель. Бунтовщик Стенька Разин пытался взять какой-то там город, но был побит воинскими людьми князя Барятинского, никак того самого, с которым препирался Семён, уходя с ватагой Василия Уса из родных мест.

Сведельщики говорили разное, одни – что Разин побит ещё осенью, но сумел бежать и лишь ныне пойман, другие, что злосчастная битва состоялась на днях, но все сходились в одном: мятежные казаки кто пострелян в бою, кто схвачен и перевешан на железных крючьях, а сам атаман пленён и отправлен в Москву в железной клетке, в каковой прежде собирались везти из Персии страховидного зверя бабра.

Молча выслушал Семён известие о пленении батьки, бесстрастно кивнул гонцу и отпустил, не наказав и не наградив. А когда гонец отошёл, обвёл взглядом примолкших сотников и спросил:

– Что делать станем, богатыри? Воины молчали, сердито кусая усы. Потом Чолпан недовольно проговорил:

– Что сразу решили, то и станем делать. Русского атамана воеводы взяли, но недобитков его, думаю, ещё немало бродит. Зато нам просторнее будет – и тех и этих рубить.

– Якши, – выдохнул Семён, знаком отпуская помощников. – Велите людям отдыхать, и чтобы за полночь были готовы к выходу.

Оставшись один, Семён заперся в доме и никому не велел входить без зова. Долго думал. Сам не знал, радоваться или горевать. Лживой оказалась Стенькина правда – воровской. Обещал миру справедливости взыскать, а того вместо многие города пожёг и не только дворян и детей боярских, но и сущих холопов ослезил, в разоренье вверг и тяжкими трудами умучил. Мучительски всё творил, яко лев восхищая и рыкая. Так стоит ли дивиться, что ныне, льву подобно, сице же зверю лютому, посажен в клеть и на цепи содержится.

А другие ещё рыскают округ земли, бьются якобы за волю, а того вместо душегубствуют без толку. И первый среди них – злой башкирский нойон Ходжа Шамон. Спустил беса с цепи – теперь не удержишь. Хорошо хоть, никому в голову войти не может, что киргизскую конницу ведёт русский мужик. Даже сами степняки не знают, что их водитель, скачущий под зелёным знаменем, на самом деле христианин.

Да и то сказать, какой он христианин? – изверг окаянный: семо и овамо – всех предал. Василий куда за меньшее смертную муку принял. Ну да ладно, не долго осталось свет смущать: на всякого коня отыщется узда. Вот только поправить надо то зло, что людям принёс. Большой кровью зло смывать придётся, и слабо утешение, что вольётся в ту реку ручеёк собственной кровушки. А вовсе без смертей не обойтись: выбирай, нойон, между большой кровью и очень большой. Нет в таких случаях выбора. А что крив путь, так чего ещё ждать? Аллах не ведёт прямым путём людей неправедных.

Семён прошёл в горницу, достал из ларчика перо, чернила и лист плотной рисовой бумаги, на какой фирманы пишут. Задумался, грызя конец пера. Надо письмо так сочинить, что ежели попадёт гонец в чужие руки, то никто бы послания понять не мог. Жаль, не научил его Мартын на своём языке писать. Да и то загвоздка: разберут ли немецкие офицеры датскую грамоту? А не разберут – значит, судьба. Он сделал, что мог.

Семён обмакнул перо и тщательно вывел русскими буквами: «Херр оберет. Иморен ве грюден киргицере ангрипер фра Сухого Лога. Мет дем верди».