Колибри

Первая подача – в аут: Дракон знакомит его с новым гостем (Близзард, это Ханмокку; Ханмокку, это Близзард; очень приятно, мне тоже), и Марко Каррера, не задумываясь, пожимает ему руку. Потом коротко улыбается и идёт дальше: он несколько рассеян, поскольку размышляет сейчас о своём поведении и даже – вероятно – о глубине своего падения, ведь температура у Мирайдзин подскочила до тридцати восьми, а он, невзирая на это, снова приехал играть. Но сегодня особенный день, 29 февраля, и Марко Каррера попросту не мог удержаться. Нет, он не суеверен, однако необычные числа и даты его вдохновляют, а уж в день, который случается только раз в четыре года, сыграть определённо стоит. Вот он и приехал. В конце концов, температура, бывает, поднимается и выше тридцати восьми, а малышка, похоже, переносит её спокойно. Он дал ей парацетамол, посчитав, что в худшем случае, если жар снова вернётся, всегда сможет добраться до больницы в Сиене. Однако пока всё идёт гладко: девочка, как обычно, уснула в машине, проспав всю дорогу от Флоренции до Вико-Альто и проснувшись, тоже как обычно, когда они подъехали к вилле, будто специально, чтобы удобнее было её вынести – в чём Марко, как обычно, помог дворецкий Дами-Тамбурини, гигант-филиппинец Мануэль, ожидавший в конце подъездной дорожки; и, как обычно, снова уснула, едва успев улечься в гамак, разложенный, как обычно, в «кабинете боли», названном так, поскольку именно в этом кабинете один из предков Дами-Тамбурини, Франческо Саверио, виконт Таламоне, создавал свой интимный дневник, как раз под названием «Боль», в котором описывал жестокие страдания, причинённые ему изменой жены Луиджины. В общем, всё идёт как обычно, что, правда, не отменяет ни жара у малышки, ни размышлений Марко Карреры о глубине своего падения. Вот почему, когда Дами-Тамбурини представляет ему Неназываемого, Марко поначалу не обращает на того внимания. Потом взгляд его вдруг снова останавливается на измождённом – кожа да кости – мужчине, по-прежнему стоящем в дальнем конце зала, рядом с хозяином дома, и, не узнав его вблизи, Марко узнает его издали, заодно припомнив и прозвище Близзард, на которое поначалу тоже не обратил внимания. Не веря своим глазам, он разворачивается и спешит обратно, а Неназываемый, напротив, сразу его узнав, вскидывает голову и, улыбаясь, ждёт.

– Как ты... – бормочет Марко, но тот перебивает:

– Не подскажете, где здесь уборная? – и, взяв Марко за руку, увлекает подальше от занятого гостями Дами-Тамбурини.

Они выходят из зала, и Марко Каррера обнаруживает, что действительно направляется в сторону уборной. Всё ещё потрясённый, он разглядывает бывшего друга – которого даже не узнал, когда тот возник из небытия спустя столько лет, – и чувства его в смятении: юноша, почти сорок лет назад спасший ему жизнь, теперь больше напоминает ходячую старую вешалку. Костюм на нём заношен до дыр, побелевшие волосы торчат, как у чокнутого профессора, сутулая спина изогнулась вопросительным знаком, лицо покрыто язвами, зубы жёлтые, а по шее, будто щупальца, змеятся татуировки – настолько, если можно так выразиться, дурного вкуса, словно их нанесли насильно.

И всё же он улыбается.

– Дуччо... – выдавливает Марко.

Юноша, которого он почти сорок лет назад предал, опозорил и практически заставил исчезнуть, по крайней мере из своей жизни, что вызвало тогда мучительное чувство вины, протянувшее, правда, не слишком долго, через два года, после смерти Ирены, канув на дно вместе со всем прочим и так никогда больше и не всплыв на поверхность, или, вернее, так надёжно похороненное под грузом других обрушившихся на Марко несчастий, что в течение нескольких десятков лет, вплоть до наступившего всего пару минут назад момента, в его памяти попросту не находилось места для этого чувства вины или, если на то пошло, для самого Неназываемого. И теперь, обнаружив его прямо перед собой, такого дряхлого, измождённого, Марко не понимает, как мог не думать о нём каждый день, как мог забыть. Отчего так вышло?

– Значит, ты и есть Аммоку? – перебивает Неназываемый.

– Ну да, – отвечает Марко, – но ка...

– Тогда поезжай домой. Сейчас же.

Говорит он с явным усилием, словно у него повреждён язык: впрочем, и сам его вид вполне может быть вызван последствиями какой-нибудь болезни.

– Слышишь? – переспрашивает он. – Не стоит тебе сегодня играть.

Из-за проблем с дикцией, которые ему приходится преодолевать, эти слова почему-то кажутся более весомыми, сочными.

– Это ещё почему? – возмущается Марко Каррера.

Они наконец входят в уборную, и зеркала на стенах разом увеличивают количество собеседников до бесконечности.

– Взгляни на меня, – говорит Неназываемый, – и постарайся понять. Не играй сегодня. Поезжай домой. Как друг тебя прошу.

И он снова улыбается, на сей раз шире, демонстрируя при этом арсенал кривых жёлтых зубов.