Колдунья

Джейн, я не стану писать о ней сегодня. Я не буду рассказывать тебе, о чем она говорила, потому что для этого придется потратить чернила, и время, и свет — а у меня их не так много. Я напишу тебе о том, о чем давно должен был написать или поговорить. Мы словно два дерева с переплетенными ветвями — ты и я, но все же между нами остаются тайны, о которых мы не говорили. Одна тайна.

Любовь моя, я не хочу причинять тебе боль. Но сегодня вечером все, о чем я думал, — это ты и наша потерянная девочка. Наша маленькая дочь, чье рождение и смерть произошли почти пять лет назад. Я знаю, что ты просила меня не возвращаться к этому и не упоминать о ней. Ты сказала, что если мы не будем говорить о ней, то не потревожим ее памяти, но мы же думаем о ней, правда? Ты же понимаешь, что моя вера и долг не сотрут воспоминания о ней. Этого не может быть. Я не видел ее, как ты, но я помню твое лицо. Я чувствовал горе. Мы никогда не говорили об этом.

— Нам повезло, что у нас есть сыновья, что они живы и здоровы, — сказала ты. — Большинство женщин теряют ребенка или даже двух. На все воля Божья.

Но почему мы больше не говорим об этом? Почему ты чувствовала себя пристыженной? Какой в этом может быть стыд? В последующие дни и недели ты вздрагивала от моего прикосновения, словно мои руки причиняли тебе боль. Наша дочь пришла в этот мир синей от удушья, но с некоторыми такое должно случиться. В нашей жизни могут случаться неудачи, но их не бывает у Господа.

Неужели ты когда-нибудь думала, что я стал меньше любить тебя из-за этого? Я беспокоюсь, что тебе казалось так. Говорить с тобой о нашей потере было тяжело, мне казалось, что разговоры о ней могут чрезмерно усугубить твою боль. Но теперь я пишу об этом. Пишу то, что не сказал на словах, хотя должен был сделать это с того самого мига, как мы обо всем узнали. Моя любовь не стала меньше. Джейн, я люблю тебя даже больше из-за этого — за непоколебимое выражение твоего маленького лица, с которым ты принимала гостей, когда твое сердце, должно быть, было разбито. Ты была так слаба в те дни. Но все-таки находила в себе силы с высоко поднятой головой встречать гостей и предлагать чай.

Тут нет ничего достойного порицания. Я знаю тебя, любовь моя, я знаю, что ты коришь себя. Я видел тебя в саду, когда ты вглядывалась в траву, и знаю, ты думала, это твоя вина, что наша дочь родилась мертвой. Не кори себя. Господом ей было предначертано знать только ту жизнь, что она провела, свернувшись клубочком у тебя в животе. Это была очень хорошая жизнь.

Разговоры о смерти не могут ничего ухудшить или изменить. Наша дочь не страдает, когда мы говорим о ней. Нашей девочки нет, но давай поговорим о ней? Давай в некотором роде дадим ей вторую жизнь?

Будь великодушна к себе. Не пытайся понять замысел Божий или Его мудрость — это никому из нас не дано. Не считай годы тайком от меня. У нас четверо сыновей, таких сильных и любознательных; я ежедневно возношу благодарность Господу, даже чаще чем ежедневно. Четверо сыновей и такая жена, как ты. Я не могу просить о большем. Я никогда даже не мечтал о половине подобного счастья. Джейн, будь к себе великодушна.

Я по-другому читаю Библию в эти дни. Страницы отсырели, и труднее различать буквы. Но если раньше я в основном искал руководства, то не его ищу теперь.

Я ищу доказательство того, что мои тайные мысли достойны и благородны. Потому что бывают странные минуты, Джейн, когда я думаю так, как не думал раньше.

«По милости Господа мы не исчезли, ибо милосердие Его не истощилось. Оно обновляется каждое утро; велика верность Твоя!» (Книга Плач Иеремии 3: 22–23).

Теперь я отужинаю и отправлюсь в постель. Преданный тебе всем существом даже здесь, в Шотландии,

Чарльз