Колдун на завтрак

— А-а, это ты, Иловайский… язва моя прободная, ходячая. — Было видно, что дядюшка оценил мой такт. — Чего ж ты, злодей, вчера учудил — я ить так поперёк Прохора об самовар лбом хряпнулся, что вмял до полной непригодности. Господи Боже, за какие грехи меня племянником эдаким караешь?

— Аминь, — поддержал я, возводя очи к небу, потому что мне тоже было интересно за какие…

— Я тебя чего звал, изверг бесстыжий, ох… Полотенце намочи.

— Но… ординарец ваш не обидится, это ж его обязанность?

— Не-э… — подозрительно безмятежно отмахнулся дядя. — Ему уже не до того, он в соседней комнате лежит, поясницу ему, видишь ли, обварило… Ага, вчера же, когда ты нас всех… Ох, голова-а…

Я безрадостно метнулся в сени, быстренько намочил полотенце в лохани с водой и осторожнейше водрузил на генеральский лоб, всем видом выражая готовность верой и правдой отслужить. Он поднял на меня благодарный взгляд, как-то даже по-детски вздохнул и слабо пошевелил пальцами:

— Там вон… письмецо, на подоконничке. Прочти вслух… негромко.

Я на цыпочках, опять-таки исключительно из сострадания, стараясь не скрипеть половицами, в три шага добрался до окошка, взял распечатанный лист гербовой бумаги, развернул и тихо прочёл:

— «Драгоценный дружочек мой, Василий Дмитриевич! (Ну и обращеньице, однако, прям как будто начало любовного романа…) Нижайше пеняю вам за то, что совсем забыли меня, старика. А ведь обещались на неделе в наши пенаты. Ей-ей, младшенькая моя с пьесками фортепьянными ждёт вас не дождётся! (И до-о-олго ждать будет, дядя из всей музыки только полковые марши уважает, а от салонных романсов его в сон клонит да с таким негармоническим храпом, жуть!) Кларету опять-таки пригубить, а то мне одному Софочка не позволяет, пальчиком грозится-с… Да что по делу ещё: у вас там поблизости цыганский табор за бугром? Так Софочкиной кузины подруга намедни со свояченицей сидели, говорят, вроде там известная гадалка будущее предсказывает. (Ха! Да видели б они эту „цыганку“ — злобный хмырь с бородой и блудливыми ручками! Такой гадать повадится, так не одной серебряной ложки недосчитаешься…) Уж не могли бы уж сделать для меня маленькую услугу, сопроводить её с почётом и эскортом в нашу усадьбу, ибо дамы мои такое безумство учудили — все гадать хотят! Ну и что же мне с ними делать, право, я уж и так и эдак, да как перечить, коли их в доме целый юбочный батальон?! Умоляю, не откажите, пошлите казачков за той гадалкой. И жду вас всенепременно, без чинов, по-простому, за самоваром и двумя стопочками… Со всем моим неизменным уважением и дружеской признательностью

генерал-губернатор, граф Воронцов Афанасий Петрович».

— Чего скажешь, а? — подал голос дядя.

Я промолчал, невольно комкая письмо, рушащее все мои планы на сегодня. Катенька и некто Соболев в Оборотном городе плюс крестьянская свадьба… когда мне ещё за Птицеруховым ехать?! У меня своих дел полно! А с другой стороны, как ни верти, но, кроме меня, его личину вообще никто не разберёт, а значит, только мне и ехать…

— Иловайски-ий?! Оглох, что ли? Заставляешь больного человека голос на тебя повышать. Что делать-то, говорю, будем? Генерал-губернатору в просьбе не откажешь, да и золотой он человек, по совести говоря. Полк наш под его покровительством здесь как сыр в масле катается. А ты ить вчера у цыган был?

— Ну был.

— Не нукай! Чего ж не доложил?! — чуток начал приподниматься дядя. Значит, похмелье отпускает, уже хорошо, открывает некоторые возможности для…

— Почему ж не доложил… Ещё вчера вам лично всё как есть выложил! В присутствии вашего же ординарца и моего денщика. Прикажете пригласить как свидетелей?