Колдун на завтрак

На меня никто не обратил внимания. Мой дядя, знаменитый генерал, увешанный наградами и регалиями, сидел на широкой оттоманке едва ли не в обнимку с моим суровым денщиком. У обоих в глазах стоят слёзы, физиономии уже красные, а на шатком столике покачивается прямоугольный штоф зеленоватого стекла с рельефными царскими орлами. Ещё два таких же, но пустых, уже стоят под оттоманкой…

— Не понял… Дядя, это вы что, моего подчинённого спаиваете?! Это его обязанность меня после попойки до хаты за ногу волочить, а не наоборот! Я ж надорвусь с такого бугая…

Оба седовласых воина соизволили поднять на меня мутные глаза, переглянуться меж собой, одновременно перекреститься.

— Призрак, что ль? — морщась, выдохнул мой дядя.

— А то! — уверенно подтвердил Прохор. — Службу не исполнил, теперь вечно так ходить будет, неприкаянный…

— За то и выпьем.

Они ещё раз чокнулись, и у меня словно плотину сорвало: и так весь день на нервах, а тут ещё эти два синюшника последний стыд пропивают, в упор видеть не хотят. Значит, похоронить меня — так за милую душу, а чтоб столку поднести для сугрева — пофигдым, хорунжий, да?!!

— Разрешите доложить, господа алкоголики! Я — жив, и я вернулся! Полковые лошади уже в табуне, для возвращения им прежнего вида достаточно искупать всех пятерых в реке. Сами цыгане не при делах, в таборе заправляет один злобный колдун с большими отклонениями на голову — любит в старых бабушек переодеваться! Никакого чечена в расположении нашей части нет, всё одна массовая галлюцинация! Никто меня не резал, а мокрый потому, что оступился и ноги промочил, так уж по ходу целиком в Дону и помылся, не раздеваясь! Могу идти или будут нетрезвые вопросы?

— Пошёл вон, Иловайский, — в один голос тепло напутствовали меня дядюшка с собутыльником. — Так ладно сидели без тебя… И выпить есть что, и повод серьёзный, и не торопит никто… Нет, припёрся же, правдолюбец!

— Дядя, вам лекарь полковой пить горькую запретил категорически! Вы завязывайте с этим делом, у вас, когда зеваете, печень видно, куда ещё керосинить-то?!

— Дык мы на грудь, совсем по чуть-чуть… За твоё ж здоровье, морда ты коровья! Орёт, как на марше, разобидел старших…

Я вскипел окончательно, поискал, что бы такое тяжёлое надеть им двоим на голову одновременно, не нашёл, но заметил обрывок шнурка на подоконнике. Тоже годится! Я сгрёб его в ладонь и рухнул перед дядей на колени, бухая лбом об пол:

— Был неправ, каюсь, простите дурака молодого, неразумного!

— То-то, старых людей завсегда слушай, — сказал мой именитый родственник, похлопывая меня по плечу. — Вставай давай да делом займись, ночь уж скоро. Прохора не жди, мы с ним ещё… посидим, погутарим, чаю попьём! Ординарцу скажи, чтоб самовар ставил.

— А отчёт по службе? — вскинулся я.

— Завтра доложишь.

— А рассказ про Катеньку?

— Тоже завтра.

— А я размер её грудей уточнил, по-научному четвёртым называется, неужто не интересно?

— Завтра, балаболка! — наконец-то рявкнул дядя. — Пошёл отсель, Иловайский! Как же без тебя хорошо-то было…

Мне оставалось молча встать, выпрямиться, козырнуть и линять не глядя, когда они поймут, что я успел привязать левую шпору дядиного сапога к правой шпоре сапога Прохора… Надеюсь, для наилучшего коленкора они попробуют встать с оттоманки вместе.

— Василий Дмитриевич самовар приказал подать, — не забыл передать я рыжему ординарцу. Тот ничего не ответил, только осторожно кивнул, поглаживая заметную шишку на затылке.

На село начинала красиво опускаться ночь. Небо над головой вовсю расцвечивалось серебряными звёздами, яркими, словно клёпки на татарской уздечке. Уже когда прошёл через весь двор, восторженно задрав голову и любуясь светилами поднебесными, то услышал страшный грохот упавших тел, после ещё дребезг отлетевшего самовара. Останавливаться спрашивать, как оно у них троих столь единодушно получилось, не стал, а, наоборот, ускорил шаг.

Из хаты по нарастающей доносился львиный дядин рёв:

— Иловайский, мать твою-у!..

Как вы понимаете, ушёл я с чувством честно выполненного долга…

Оставалось добраться до конюшни, развесить мокрую одёжку на просушку, обрядиться в старую рубаху и сменные шаровары, а там уже и просто выспаться на сеновале. Желудок подводило, толком за весь день так и не поел, перекус маловразумительными продуктами в Хозяйкином дворце не в счёт. Чем там кормили, и не упомню, но явно не щи с мясом и не каша с салом, — как она сама с тех чипсов да маффинов ноги не протянула?..

А к кашеварам сейчас идти — тоже только на грубость и нарываться, всё давно подъедено, шмат хлеба дадут — и будь счастлив! Хотя когда голоден, то и простому хлебушку рад будешь. Но мне туда всё равно нельзя, не по чину, я ж хорунжий, а повара у нас в приказных ходят, редко кто до сотника дотягивает, вот любому кашевару и в радость над генеральским племянником поглумиться… Не пойду, лягу голодным, но гордым!

Однако гордость гордостью, а пока дотопал до конюшни, так мало что голодный, ещё и продрог как пёс. Лето летом, а ветерок ночной на мокрый китель — так и простыть недолго.