Колдун и кристалл

Поначалу Рейнолдс ехал легкой рысцой, но через полчаса после расставания с Джонасом пустил лошадь галопом. Пилон мчался рядом. Сюзан держалась руками за рог передней луки, ее волосы разметало ветром. Думала она о том, как выглядит сейчас ее лицо. Скулы раздулись, глаза затекли. Даже от ветра саднило кожу.

Уже на Спуске Рейнолдс остановился, чтобы дать лошадям передохнуть. Спрыгнул на землю, повернулся спиной к девушке, справил малую нужду. Сюзан в это время оглядела Спуск. Увидела громадный табун, теперь мирно жующий травку. Ковбои куда-то подевались. Хоть это они сделали, подумала Сюзан. Мало, конечно, но хоть что-то.

— Не хочешь облегчиться? — спросил Рейнолдс. — Если хочешь, помогу тебе снять штаны, но только не говори «нет» сейчас, чтобы потом просить об остановке.

— А ведь ты боишься. Большой храбрый регулятор, и боишься, не так ли? Да, боишься, пусть и вытатуировал гроб на руке.

Рейнолдс попытался изобразить презрительную улыбку. Но в это утро она никак не вязалась с его лицом.

— Не отбирай хлеб у предсказателей судьбы, мисси. Они с этим справятся лучше. Так будешь облегчаться или нет?

— Нет. И ты боишься. Чего?

Рейнолдс, а предчувствие беды не покинуло его после расставания с Джонасом, хотя он очень на это надеялся, обнажил в злобной усмешке желтые от табака зубы.

— Если не можешь сказать ничего путного, лучше молчи.

— Почему бы тебе не отпустить меня? Может, мои друзья поступят так же и с тобой, когда догонят нас.

На этот раз Рейнолдс рассмеялся искренне. Запрыгнул в седло, сплюнул. Над головой Демоническая Луна превратилась в бледный круг.

— Мечтать не вредно, мисси-сэй. За мечты денег не берут. Но этих троих ты уже никогда не увидишь. Им прямая дорога к червям, будь уверена. Поехали.

И они поскакали дальше.

19

В ночь на праздник Жатвы Корделия совсем не ложилась. Сидела в кресле в гостиной, и хотя вязанье лежало у нее на коленях, она не провязала ни единой петли. Вот и теперь, около десяти утра, она все сидела в том же кресле, уставившись в никуда. А куда, собственно, она могла смотреть. Все рухнуло, разбилось на мелкие осколки. Надежды получить деньги, которые Торин мог дать Сюзан и ее ребенку, отписать в завещании, мечты занять достойное положение в обществе, планы на будущее. Все порушили двое неблагодарных молодых людей, которым так уж не терпелось скинуть штаны.

Она сидела в старом кресле, с вязаньем на коленях, с пеплом, которым, как клеймом, пометила Сюзан ее щеку, и думала: Наступит день, когда меня найдут мертвой в этом кресле… старую, больную, забытую. Неблагодарная девчонка! Так поступить после всего того, что я для нее сделала!

Тут до нее донеслось слабое скрежетание по стеклу. Она понятия не имела, сколько прошло времени, прежде чем ее сознание зарегистрировало этот звук, но, как только это произошло, отложила вязанье и поднялась, чтобы посмотреть, кто же это скребется. Возможно, птица. Или дети с их обычными шутками на Жатву. Им-то нет никакого дела до того, что мир рухнул. Кто бы там ни был, она сейчас всех прогонит.

Сначала Корделия ничего не увидела. А когда уже собралась отойти от окна, заметила в углу двора возок и пони. Вид возка встревожил ее — черный, с непонятными золотыми символами. А пони стоял, низко опустив голову. Его, похоже, загнали до изнеможения.

Она еще хмурилась, гадая, как попали к ней на двор возок и пони, когда перед ее носом в воздухе появилась грязная скрюченная рука и ногти заскребли по стеклу. Корделия ахнула, прижала руки к груди, из которой едва не выпрыгнуло сердце. Она отступила на шаг, отчаянно вскрикнула, задев бедром плиту.

Длинные грязные ногти еще дважды прошлись по стеклу, потом исчезли.

Корделия постояла в нерешительности, потом направилась к двери, по пути остановившись у поленницы и подхватив увесистую металлическую лопатку, которой доставала из печи золу. Распахнула дверь, подошла к углу, глубоко вдохнула и обогнула угол, одновременно поднимая лопатку.

— Убирайся, кто бы ты ни был. Убирайся, а не то…

Слова застыли у нее в горле: она увидела невероятно старую женщину, ползущую, именно ползущую к ней через прихваченную морозцем цветочную клумбу. Седые спутанные волосы старой карги (те, что еще остались) падали ей на лицо. Щеки и лоб усеивали язвы. Губы потрескались, кровь забрызгала острый, в бородавках, подбородок. Уголки глаз заплыли гноем, а дыхание со свистом вырывалось из груди.

— Добрая женщина, помоги мне, — прохрипела старуха. — Помоги мне, если сможешь, а не то я умру.

Рука, державшая лопатку, опустилась. Корделия не верила своим глазам.

— Риа? — прошептала она. — Ты — Риа?

— Ага, — прошептала Риа, таща свое тело по замерзшим василькам, упираясь руками в холодную землю. — Помоги мне.

Корделия отступила на шаг, ее импровизированная дубинка теперь болталась у колена.