Колчак

Около семи часов вечера в сгустившихся сумерках все увидели ряд коротких и ярких вспышек на Золотой горе. Это был условный сигнал для срочного уничтожения судов, мастерских и всего ценного боевого материала. Вскоре загрохотали заряды, заранее подведённые под затопленные суда. Началась горячка уничтожения. Теперь грохот раздавался уже не только в порту, но и на позициях, где взрывались боеприпасы. Окутанный дымом разрушенный город то с одного конца, то с другого освещался всполохом очередного взрыва. Восточный бассейн превратился в гигантский костёр. Особенно живописно горел «Ретвизан». Огонь выбивался из иллюминаторов, доставал до верхушек труб, разливался по палубе кроваво-жёлтыми волнами, гудел, шипел, свистел. Каждый из горевших кораблей время от времени сотрясался от внутренних взрывов – рвались оставшиеся в погребах боеприпасы. Суда как-то неловко переворачивались и всё более опускались в воду.

Рухнули в одночасье дисциплина и порядок. На улицах перемешались пьяные солдаты, матросы и рабочие. Вспыхивали пьяные драки. Китайцы деловито грабили пустые дома, накладывая добычу на подводы. Людям, всё это наблюдавшим, казалось, что наступил конец света.[364] Но это был всего лишь конец Порт-Артура.

Из этого ада удалось благополучно выскочить трём уцелевшим миноносцам, в том числе и «Сердитому». Они укрылись в нейтральных портах. Наутро буксир оттащил «Севастополь» из бухты на большую глубину. Были открыты кингстоны, немногочисленная команда пересела на шлюпку. Эссена удалось уговорить сойти с корабля чуть ли не в последнюю минуту. Броненосец опрокинулся и затонул. Бульканье было столь громким, что его слышали даже в притихшем после ночной вакханалии Порт-Артуре.

Рано утром 20 декабря, когда Колчак и Круссер собирались начать обстрел Орлиного Гнезда, был получен приказ: первыми огня не открывать, стрелять только при наступлении японцев. Когда рассвело, за линией фронта, вплотную подошедшей к Скалистой, на вершинах сопок стало видно множество японцев. Они безбоязненно собирались на самых открытых местах, разглядывали русские позиции в бинокль и без бинокля. Кое-где слышались удары последних взрывов. Город и порт были скрыты в дыму догоравших пожаров.[365]

В этот день встретились две делегации для заключения соглашения о капитуляции. Русскую делегацию возглавлял Рейс, уполномоченным от флота был капитан 1-го ранга Э. Н. Щенснович. Никто не подумал включить в делегацию городского голову, а потому о частном имуществе лиц и учреждений при подписании протокола даже не вспомнили. Всё оно потом было захвачено японцами.[366]

При встрече японцы передали русским уполномоченным условия капитуляции на английском языке. Было предложено в течение 45 минут изучить их и дать ответ. Пока разбирались с английским текстом, время истекло. Рейс был настроен принимать всё как есть. Тем более что японцы дали понять, что менять они ничего не будут: условия присланы из Токио. «Тут ничего не поделаешь, – сказал Рейс, – ведь они победители». Протокол был подписан.

После войны дело о сдаче Порт-Артура разбирала особая Следственная комиссия. Она пришла к заключению, что Стессель, сдавший крепость в то время, когда она ещё могла защищаться, «тем самым не исполнил своей обязанности по долгу присяги и согласно требованиям воинской чести». Рейс был признан его соучастником. Комиссия предъявила претензии к адмиралам Вирену и Григоровичу, которые не потребовали созвать военный совет, узнав о решении Стесселя сдать крепость, а наоборот, согласились включить в состав делегации Щенсновича, не дав ему чётких указаний. Претензии к Щенсновичу состояли в том, что он «не испросил точной инструкции у адмиралов относительно даваемого ему тяжкого поручения… и согласился без всякого протеста на предложение полковника Рейса подписать унизительные для достоинства России условия сдачи крепости».[367] Согласно протоколу о капитуляции нижние чины армии и флота отправлялись в плен. Офицеры могли возвратиться на родину, дав подписку (японцы переводили это слово как «присяга») о том, что они больше не будут участвовать в военных действиях в настоящей войне. Отказавшиеся дать подписку отправлялись в плен. Гражданские лица могли выехать на родину через какой-либо нейтральный порт или остаться в Порт-Артуре.

Вся артиллерия, стрелковое оружие, военные сооружения и имущество передавались японцам. Портить и разрушать что-либо запрещалось. Офицерам было разрешено оставить при себе холодное оружие (по прибытии в Японию его отняли). Нижние чины могли взять с собой столько личного имущества, сколько могли унести, младшие офицеры по одному пуду, старшие – по два, генералы и адмиралы – по пять. (Впоследствии младшим офицерам разрешили взять до 60 фунтов веса – 24 килограмма). Это являлось нарушением Гаагской конвенции, которая предусматривала сохранение за военнопленными всего их имущества, кроме оружия и лошадей.