Кокон

На исходе дня я поднялся на третий этаж стационарного корпуса и направился к дальней по коридору палате. Дверь была приоткрыта, тень на полу напоминала незаконченный женский портрет. Я обошел ее и заглянул внутрь. В палате действительно была женщина, она сидела на краю кровати и обтирала дедушку. Закатав на нем кофту, влажным полотенцем обтерла грудь и живот, потом повернула его на бок и прошлась полотенцем по спине. Опустила кофту, расправила складки. Затем приподняла дедушку за поясницу и спустила мешковатые белые подштанники до самых лодыжек. Сняла со спинки кровати полотенце и провела им по дедушкиной ноге, от голени и вверх. Отделенная слоем ткани, ее ладонь скользила по его бедру. Дедушкина нога давно была мертва, но я почти видел, как она дрожит. Женщина прервалась, отошла к подоконнику, взяла термос, затем присела на корточки, и в воздухе заклубился белый пар. Наверное, она долила в таз горячей воды и полоскала в ней полотенце. Мне было не видно, кровать загораживала обзор, и я очень разволновался – женщина вдруг исчезла, а вода журчала так дразняще. Наконец она встала и расправила горячее полотенце. Закатные лучи лились в окно за ее спиной, струились по плечам и падали на белую ткань, искажая цвет. Полотенце отливало пурпурным, утопало в мягком облаке пара. Женщина свернула его, перебросила из левой руки в правую, потом обратно в левую, и так несколько раз, пока оно не остыло. И снова взялась за дело. Наклонилась, провела тканью по дедушкиному паху, по внутренней стороне его бедер. Приподняла его обвисшие гениталии и нежно их обтерла, влажные пальцы касались иссиня-коричневой кожи, скользили по изголодавшимся складкам. Она медленно опустила дедушкин пенис, и он снова прикорнул в бледных зарослях. Я почти тонул в своем лихорадочном дыхании, сердце как будто билось не во мне. А в ее руках. Она вынула из-под подушки тюбик с целебной мазью и натерла ей дедушкины ягодицы. А потом держала их на весу, пока мазь не впиталась.

Я не первый раз видел, как женщина обтирает моего дедушку. Это делали все медсестры, которые за ним присматривали. Но совсем иначе. Они обтирали его второпях, небрежно, им хотелось одного – поскорее закончить свою работу. А эта женщина была невероятно терпелива, казалось, она старается работать как можно медленнее, растягивает каждый шаг. Даже не заметила меня, хотя сидела лицом к двери. Она была так сосредоточена, поглощена своим занятием, словно нет на свете ничего важнее, чем обтирать моего дедушку.

Закончив, она поставила термос на подоконник и приоткрыла окно. Только тут я заметил, что оно было закрыто, – наверное, женщина боялась, что дедушку продует, пока она будет его обтирать. Прислонившись к подоконнику, она достала из кармана брюк сигареты и закурила. С карниза, хлопая крыльями, слетел голубь, она оглянулась и посмотрела в окно.

Наконец я смог успокоиться и внимательно ее изучить. Пожалуй, она была тетиной ровесницей, уже не очень молода, но ее кукольное личико больше подошло бы юной девушке. Рассеянный взгляд, впалые щеки и опущенные уголки рта на этом личике казались чужими, на них было невозможно смотреть без боли, хотелось отмотать время назад и увидеть ее молодой. Волосы женщины были наспех собраны в пучок на затылке, но по бокам свисало несколько длинных прядей, доходивших до плеч. Одета она была в синюю рубашку из плотной ткани, длинную и широкую, с небрежно закатанными рукавами.

Белого халата на ней не было – вряд ли она штатная медсестра. Да я и не поверил бы, что в старом корпусе есть такие ласковые сестры. Тогда кто она такая? Сердобольная женщина, решившая поработать волонтером? Добрая монахиня из соседней церкви? Я строил разные догадки, но на самом деле не очень хотел знать ответ. Перед глазами до сих пор стояли ее руки, обтирающие дедушку, я вспоминал каждое ее движение и то, как оно отдавалось в моем теле.

Когда она затушила сигарету, я развернулся и ушел. Потому что женщина явно собиралась домой, а я не хотел, чтобы она меня увидела, тогда пришлось бы объяснять, что человек на больничной койке – мой дедушка. Узнав, что этого больного навещают родственники, она может подумать, что о нем есть кому позаботиться, и перестанет приходить. Я должен был уйти, чтобы потом снова ее увидеть. Но далеко я не ушел, спрятался у фруктовой лавки рядом с воротами больницы и наблюдал оттуда, как она в одиночестве выходит на улицу, медленно пересекает дорогу и идет к автобусной остановке. Приехал одиннадцатый автобус и увез ее с собой. На остановке появились новые люди, один человек топтался там, где только что стояла она. Я подождал еще немного и пошел домой. Увижу ли я ее снова? Сердце изнывало от неизвестности. Только у подъезда я неожиданно вспомнил, зачем ходил в триста семнадцатую палату, вспомнил, что решил сбежать из дома, вспомнил про отдельную комнату. Но все это было уже неважно. Меня переполняли такие возвышенные чувства, что все обиды и огорчения казались пустыми.