Когнитивный диссонанс

Пролог
«Однажды мне приснился кошмар.
Мне позвонила моя матушка и стала зазывать меня в гости: «Серёженька, сыночка, ты так давно к нам не заходил, а мне так хочется подкормить тебя чем-нибудь вкусненьким… так ты зайдёшь в гости, мне надо знать заранее, я тогда, приготовлю супчик и курочку!?»
Ужас этого монолога состоял в том, что он произносился голосом Валерия, моего отчима, с матушкиными интонациями.
Я понял, что за мной охотятся инопланетяне.
Из-за какой-то технической накладки, они перепутали голоса моей матуш —

ки и отчима, вложив в его уста столь характерный и выверенный для неё набор слов.
Стараясь не подавать вида, что я обо всём догадался, я клятвенно заверил абонента, что появлюсь в ближайшую субботу и положил трубку.
Проснувшись, я ещё долгое время находился под впечатлением этого сна.
А потом, позвонила моя матушка и, буквально, слово в слово, повторила свой монолог.
Сказав, что непременно буду в субботу, я собрал вещи и уехал к моей первой жене, на другую квартиру.

Послесловие рассказчика
Как выяснилось позже, в тот день моя мама договорилась с психиатром Аликом Гофманом… положить меня на обследование в психиатрическую боль —

ницу имени Ганнушкина, известную своим жёстким полутюремным режимом…
Алик Гофман тогда работал в этой больнице заведующим отделением…»
(Из рассказа С. Кузнецова «Провал операции»)

Прелюбопытный, скажу я вам, рассказ, тут вам и любящая матушка, которая куриным супчиком нежно заманивает «сыночка – кровиночку» в психушку с «полутюремным режимом» (не так ли рыбаки, приманивают уклейку аппетитным червячком);
и тупые инопланетяне, которые не в силах различать голоса (и чему их там учили, в центре «ихней» подготовки, видать, «перестройка» и по ним прошлась); а, так сказать, на закуску:
Алик Гофман, ибн Ганнушкин, грозный и беспощадный, который, попадись ему только,
будет неотвратимо и безжалостно…

Вы, ведь, знакомы с моим племянником Сергеем?
Ах, нет! Ну, тогда вам, наверное, не понятно, чего это «матушка» так осерчала на «сыночку».
Объясняю: было за что… Впрочем, скажу за себя: моя «чаша терпения» переполнилась, когда «Серёга» выбрал себе в жёны мать своего школьного товарища (так ничего себе баба, не старая ещё…)
И… уфф, дайте передохнуть… (тут бы впору и закурить, да не терплю я этой дряни, даром, что и моя жена, и мой брат были заядлыми куряками…)
Так вот, мало того, что стал Серёга с этой самой бабой жить, они, кажется, даже расписались, и Серёга даже поменял свою фамилию (взял фамилию жены).
Эта женщина упоминается в рассказе «Провал операции» под именем «Первой жены», в жизни она рекомендовала себя

величать Алисой, приходила под руку с Серёгой к нему домой, разговаривала с его мамой и его бабушкой.
К себе я их не пустил: у меня росли дети; я примерил ситуацию на себя и понял, мне такого не надо.
Серёгу я понимал… в общем…
А, чего тут непонятного, такое, знаете ли, простое, удобное и безопасное решение насущных проблем созревшего мальчика…
Простое для Серёги. Как к этому решению отнесутся родственники,
Серёге было плевать и…
И хватит об этом…
Родственники, в их числе и я, считали, что голову Серёге «надоть бы слегка подправить».
Но мы-то, ладно, мы свои…
А, не свой человек:
«мово Серёгу не тронь!»
«Ишь, тыы!!!
Да, ещё и фамилия Гофман»…

«Виноваты мы пред тобой Господи, но насмехаться-то над сирыми зачем?
Почему Гофман, Господи»!?
Это, не тот ли, который написал «Житейские воззрения Кота Мурра», тот Гофман, который, в предисловии характеризует своё же произведение следующими словами:
«Ни одна книга не нуждается в предисловии более, нежели эта, ибо, не разъясни мы, вследствие каких причудливых обстоятельств удалось ей увидеть свет, она могла бы показаться читателю чудовищной мешаниной.
А потому издатель покорнейше просит благосклонного читателя сим предисловием отнюдь не пренебрегать». —
И несколько далее:
«… когда кот Мурр излагал на бумаге свои житейские взгляды, он, нисколько не обинуясь, рвал на части уже напечатанную книгу из библиотеки своего хозяина и в простоте душевной употреб —

лял листы из нее частью для подкладки, частью для просушки страниц.
Эти листы остались в рукописи, и их по небрежности тоже напечатали как принадлежащие к повести кота Мурра». —

А, ежели и этого вам недостаточно, есть ещё таблица замеченных опечаток, которая рекомендует читать: Не «слава», а «слеза»; не «крысы», а «крыши»; Не «чувствую», а «чествую»; не «погубленный», а «возлюбленный»; Не «проспект», а «прозектор». И, хотя автор уверяет: «В настоящем издании опечатки исправлены», меня не покидают опасения, что они нарочно исправлены не все, и, где-то, вместо «бессмысленного» надо прочесть – «глубокомысленного».
Это подтверждает и сам Гофман: «Правда, здесь приводятся лишь самые существенные ошибки, что до бо —

лее мелких, то мы надеемся на милость благосклонного читателя».
«Дурдом», какой-то, не правда ли, господа «благосклонные читатели».

И вообще, кто он, Гофман этот?
Его биография сильно напоминает его сказки.
Гофман, Эрнст Теодор Амадей (Вильгельм) – он кто, писатель, музыкант, или он, этот… «асессор камергерихта»?
Воистину, «чудовищная мешанина». И, если то, что про него написано…
Как там, у Высоцкого: «И, если правда оно, ну, хотя бы, на треть…» – мы имеем дело с великим сказочником, великим музыкантом и, скажем прямо, с человеком ненормальным, что, впрочем, и так понятно: чай, нормальный-то человек, сказку про Щелкунчика не напишет.
А теперь, скажите-ка мне, «господа благосклонные читатели», имел ли право, Гофман этот, писать такое!

Имел ли он, право (хотя бы, моральное право) помещать в своих сказках нормальных людей
в ненормальные обстоятельства.

И, пока вы думаете, поинтересуюсь: «А тот, наш, другой Гофман, который Алик, он-то почему, считает себя вправе хватать человека и тащить его в дурдом.
Он, что… считает,
что это нормально»!?
Почему, собственно?
Потому, что мама попросила, а инопланетяне не возражали, или потому, что Алик Гофман, как раз, заведовал дурдомом, и… Серёге, в тот раз, просто повезло, что Алик не заведовал живодёрней.

Ведь, это же неправильно, Господи!
Не Ты ли учил: «Коей мерой мерите – тою же, вам и отмерят…» А посему, Господи, позволь воздать Гофману Гофманово: рассказать сказочку, а в ней…

мы аккуратно поместим Гофмана в
ненормальные обстоятельства.

О, нет, Господи, Эрнста Теодора
Амадея мы трогать не будем:
«Мир его праху и Слава его Искусству»,

а, вот Алика Гофмана…

Итак, по Божьему попущению, по моему хотению – вот вам,
читайте, возможно понравится…

А, впрочем, скорее всего, нет.

Ибо, как говорил,
незабвенный Кот Мурр:

«Как редко, однако,
встречается истинное сродство душ
в наш убогий,
косный,
себялюбивый век»!