Когда звезды чернеют

— Это прекрасно. — Она слушает вполуха, треплет довольную собаку по морде и ушам. Эти двое нашли друг друга.

В этот момент я замечаю Уилла с детьми, сворачивающих на Юкайя-стрит. Бет нигде не видно. Пока я наблюдаю за ними, две девочки лет десяти-одиннадцати останавливаются перед нами и здороваются со Сверчком, пока Ванда насыпает по горсти конфет в их оранжевые пластиковые ведерки. Они ухмыляются, будто выиграли в лотерею. Обе одеты как Красная Шапочка.

Когда они уходят — капюшоны болтаются сзади, словно флаги, — я говорю Ванде:

— Если б решала я, она осталась бы в больнице, пока мы не найдем Калеба. Так безопаснее.

Ее обычно невозмутимая поза меняется, пока она меня слушает.

— Анна, ты в порядке? Не хочешь зайти и перекусить? Сегодня отличный суп.

— Спасибо. Со мной все будет нормально. Я просто хочу, чтобы эти дети ушли с улиц. Понимаешь?

Она следит за моим взглядом. Столько невинности на параде… Столько хрупких человеческих жизней…

— Я понимаю, откуда это у тебя, но думаю, что ходить сегодня вечером по домам и требовать «сладость или гадость» — своего рода храбрость. Не только для детей, но и для родителей. Как будто они говорят: «Этого ты не отнимешь».

Сверчок прижимается к моей ноге, словно соглашаясь с мыслью Ванды, но я не согласна.

— Если он захочет, то сможет. Он может отнять все.

* * *

Спустя какое-то время я решаю, что лучше всего отправиться домой, и выезжаю из города со Сверчком на заднем сиденье по непроглядной и неровной дороге. В моем нынешнем состоянии рассудка лес в свете фар кажется искаженным, отдельные деревья выскакивают, как скрюченные черные тени. Я продолжаю прикидывать, сколько еще жертв Калеба могло быть за годы, сколько еще было целей его одержимости. На десятках фотографий в его комнате все девушки поразительно схожи друг с другом. Те же длинные темные волосы, тот же мягкий овал лица. И у всех них есть явственное сходство с Дженни, как будто Калеб разыскивал разные вариации своей сестры.

Тревожная мысль, но я мусолю ее, пока въезжаю на темную подъездную дорожку и глушу мотор. Ночь прохладная и здесь, в лесу, абсолютно беззвучная. Ни сов, ни койотов, даже луна не освещает путь. Сверчок трусит вперед и к двери, разок задержавшись, чтобы пометить территорию. Я отпираю дверь, все еще думая о Дженни и ее связи с происходящим. Когда занимаешься серийным убийцей, понять, кто его цель, важнейшая часть для понимания, почему. Для Калеба сложная цепочка триггеров в его прошлом должна включать убийство его сестры. Но значимость его отношений с Дженни должна была усилиться другими факторами: уходом матери, безразличием и алкоголизмом отца. Потеря сестры, разумеется, не превращает каждого человека в серийного убийцу. Что-то уже начало изгибать Калеба у корней, и потому смерть Дженни не просто погрузила его в горе, а сломала его.

В чем бы ни заключалась особенность его ран — сейчас я могу только гадать об этом, в какой-то момент их боль стала слишком сильной и громкой, и он начал действовать в соответствии с ними. Начал охотиться на девушек, не на женщин. На девушек, которые напоминали потерянную сестру. Похищение означает, что он наконец-то контролирует свое прошлое, получает то, что недодала ему жизнь. По одной жертве зараз, он преодолевает беспомощность, которую испытал мальчишкой, и получает ощущение власти над происходящим.

Я глубоко в водовороте этих мыслей, полностью занята ими, когда тянусь к выключателю. Свет плещет в комнату, рассеивая тени. И у меня перехватывает дыхание. Калеб здесь, в моем домике, сидит на диване.

В меня бьет адреналин. Я чувствую его холодный и кислый вкус у основания языка.

Калеб с ног до головы в черном, будто собирается исчезнуть. Кажется, что его лицо над черным воротом висит в воздухе.

— Не пытайся бежать, — говорит он с жутким спокойствием. Его рука тянется к шее Сверчка. Она спокойно стоит рядом с ним. В конце концов, они уже знакомы.

Беспокойство, которое я чувствовала в городе и по дороге домой, внезапно становится острым, жестоким страхом. Он накрывает меня с такой силой, что на мгновение я не знаю, способна ли говорить или двигаться. На столике перед Калебом лежит охотничий нож с зазубренным лезвием семи или восьми дюймов в длину. Где-то в моей голове хранится полезное знание, какие повреждения может нанести такое оружие в зависимости от места, в котором оно войдет в тело, силы удара и их количества.

Калеб крупнее меня в два раза, если не больше. Чтобы дать ему отпор, мне нужен пистолет, спрятанный под матрасом в спальне, по другую сторону от Калеба. Чтобы добраться до оружия, мне придется обойти его. Невозможно.

Словно почувствовав мои мысли, Калеб поднимается, берет нож и встает у двери в спальню. Его лицо холодное и равнодушное, словно он продумывает, а не ощущает, каждое свое движение. Парит над собой.