Когда всё кончилось

Однажды, сидя с акушеркой в гостиной, он принялся излагать какую-то длинную историю, забыв, что недавно ей все это рассказывал, и вдруг заметил на ее лице быстро мелькнувшую сдержанную усмешку; это смутило его, он запутался и не знал, как закончить рассказ. Миреле сидела в стороне: ей противен был и сам он, со своей мелкой, поверхностной душонкой, и этот длинный нудный рассказ, который ему вздумалось рассказать вторично. Стараясь заглушить чем-нибудь тоскливые мысли, она принялась расспрашивать акушерку:

— Как вы думаете — приедет Герц еще когда-нибудь сюда?

Шмулик, услышав имя известного писателя, счел долгом вмешаться в разговор:

— Да, я читал его книжки; я даже знаком лично с его племянником — свободомыслящим раввином.

Миреле всю передернуло: ей захотелось крикнуть ему прямо в лицо, что он говорит неправду и не понимает сам того, что читал. Но она овладела собою, отошла, задыхаясь от сдержанного гнева, к окну и постояла там немного, стараясь успокоиться. Ей думалось: «Вова Бурнес, конечно, по сравнению со Шмуликом совсем простой, провинциальный парень; но в нем хоть ничего отталкивающего нет».

Спустя несколько дней они отправились как-то вдвоем погулять; Шмулик смиренно плелся позади. Вдруг Миреле заметила перед домом Авроома-Мойше Бурнеса бричку Вовы; она остановилась и, не глядя на Шмулика, сказала:

— Вот как, он теперь в городе — мой бывший жених! Если б у него не были такие противные родители, я бы с удовольствием заглянула к нему сейчас.

Просто злость разбирала.

Шмулик и глазом не моргнул — такой уж рохля он был, такая сидела в нем мелкая, холодная душонка. Он лишь, по обыкновению, слегка засопел носом и снова принялся рассказывать, что жить они будут с Миреле не в большом старом родительском доме, а в маленьком, недавно выстроенном флигельке, который стоит в саду и выходит парадными окнами на тихую улицу предместья.

Миреле казалась ему теперь такой близкой, родной; увлекшись своим рассказом, он взял ее под руку, но она, не глядя на него, высвободила руку и слегка отодвинулась; лицо ее приняло суровое выражение.

— Терпеть не могу ходить под руку… Никогда я этого не любила и уже говорила вам столько раз…

За всю дорогу не проронила она потом ни словечка и ни разу не взглянула на Шмулика.

Вернувшись домой, она сообразила, что скоро ему придется уехать, и почувствовала, что с его отъездом станет легче на душе и как-то прояснятся мысли. Долго стояла она в вечернем полумраке у себя в комнате, глядя на темное окно, и думала: «Отец, наверное, тоже уедет на пару недель в новый кашперовский лес. И снова будет дома тихо, как перед праздником; и никто не прервет моего одиночества… Хоть это останется мне: одиночество…»

Было настоящее летнее утро, знойное; от самой зари сверкало жаркое солнце в открытые окна фасада, нагревая стекла и деревянные рамы, играя на полу и на стенах.

В доме Гурвицов все встали раньше обычного, собирая Шмулика в дорогу. В темную комнатку Миреле доносились отдаленные звуки: в столовой вся семья пила чай, Гитл спрашивала Шмулика, куда положить испеченные для него сдобные булочки; раввин Авремл, забежавший на минутку перед молитвой, сообщил:

— Шмулик не опоздает, даже если выедет в двенадцать часов.

На дворе мыли бричку, засыпали овес лошадям; заказан был уже извозчик, на котором реб Гедалья тотчас после отъезда Шмулика должен был укатить в кашперовский лес.

Миреле встала поздно — часов около десяти. По углам лежали короткие тени; чуть заметный ветерок веял в открытые окна и слегка шевелил длинные занавески.

Миреле пила чай в столовой за столом, где сидел ее отец с раввином Авремлом. Шмулик в тфилин расхаживал по комнате. Он думал о том, что за последние два дня Миреле ни разу с ним не заговорила, чувствовал себя оскорбленным и, шагая по комнате, внимательно смотрел себе под ноги. Искоса взглянул он на нее: она, не глядя на него, наблюдала важного механика-немца и слушала, как реб Гедалья объяснял кассиру:

— Он утверждает, что станок должен быть поставлен возле маленькой рощи, за восемьдесят шестой десятиной…

Спустя некоторое время Шмулик, уже сняв тфилин, вошел к Миреле в комнату и застал ее одну у открытого окна.

Она стояла спиной к нему и не обернулась при его входе. Он ощутил какую-то странную пустоту в мозгу, и лицо его приняло желтоватый оттенок. Он чего-то ждал…

Наконец она обернулась и заговорила о том, как прошли эти последние два дня:

— Таких дней будет у вас много, много… Всю жизнь вам придется маяться со мной… Выслушайте меня: я вас не люблю и не могу за вас выйти замуж. Да и не знаю, право, на что я вам. Вы бы, наверное, могли подыскать себе другую, лучшую невесту. Не берусь судить, какая жена была бы вам впору; но вот хотя бы у нас в городке есть две барышни — дочки Бурнеса: любая из них будет более подходящей женой, чем я…

Она помолчала немного и обернулась к нему: у него на глазах были слезы. Две крупные капли медленно стекали вниз, к носу, и в мокром носу слышалось какое-то сопение.