Когда вдруг решил... что уже... поздно

Вот теперь дрожал от возбуждения и сам. Так, что дыхание срывалось, что руки ходуном ходили. Но желание было сильнее. Оно вело его, оно прокладывало кратчайший путь, рассеивало внимание, отсекая всё лишнее. Литнер сдавленно зашипел, когда я, пытаясь справиться, шею ему расцарапала. Не обращая внимание на явный раздражитель, с силой платье моё дёрнул, руки кверху выворачивая, узкой тканью их фиксируя, и вот тогда свободу почувствовал. Широко оскалился, жадно грудь поверх белья смял. Двумя пальцами очертил вертикальную прямую от шеи до низа живота, слабо кожу при этом царапая. Трусикам, которые были на мне сегодня, явно обрадовался. Похабно ухмыльнувшись, привычно для себя сдвинул их в сторону. На зажатые в платье руки локтем надавил, не позволяя даже шевельнуться, даже помышлять о сопротивлении не разрешая. По ногам, что давно развёл, между ними устраиваясь, свободной ладонью водил, наглаживая. До самой промежности вёл, выдержку мою испытывая. Получив достаточно, член, что до этого высвободил, вплотную приставил и, взглядом своим клеймя, резко вошёл. До упора. До моего сдавленного рычания. Тут же на бешеный ритм сорвался, понимая, что времени не хватает. Толкался отчаянно и зло. Так же и смотрел. То кусая теперь уже сомкнутые плотно губы, то лаская их языком, предлагая отвлечься от происходящего. Мои слёзы его не трогали. Моё протестующее молчание, казалось, только больше возбуждало. А я лежала под ним с одной только мыслью: чтобы поскорее всё это закончилось.

Мне не было больно, не было даже противно. И то самое чувство, которое я принимала за возбуждение, тоже никуда не ушло. Оно только залегло глубже, подавляемое другим, более важным пониманием: ведь всё равно, что происходит! Вот только Андрей… его впутывать не хотелось. Чтобы узнал, чтобы понял, догадался, почувствовал… Я виновата! Я заслужила! А он?..

Терпела, стиснув зубы. Глаза закрыла, пытаясь отгородиться эмоционально, дышала через раз, мечтая попросту отключиться. А Литнер сбивался на бешеный темп, своё получая. То громко стонал, удовольствие демонстрируя, то рычал, не принимая того, что я закрылась. Растормошить пытался, стягивая в кулак волосы. Ответ, отдачу получить хотел и приходил в бешенство, желаемого не добившись. В меня кончил, от оргазма выгибаясь, голову запрокидывая. Отдышаться сразу не смог, сглотнул ставший поперёк горла ком, взмокший лоб рукавом рубашки обтёр. К лицу наклонился, мои непослушные губы перебирая своими. Жёсткими, настойчивыми.

— К чёрту! — В них же выкрикнул, меня со стола сгребая.

На непослушные ослабевшие ноги поставил, платье обтягивая. Больно удерживая за подбородок, развернул лицо к свету, чтобы мокрые от слёз щёки грубой ладонью обтереть.

— Всё! — Выдал приказным тоном. — Теперь всё. — Проговорил тише и внушительнее, а я снова заколотилась, слёзы сдерживать не в силах.

На руки свои, раскрасневшиеся от его давления, от хватки, смотрела, распухшие губы в отражении стекла видела, смятое платье, неумело расправленное, с усилием растирала, желая исправить то, что исправить нельзя. И чувствовала, как паника неподъёмной волной накатывает снова и снова! Как тону в ней, неумело барахтаясь, как захлёбываюсь, ею переполненная. Литнера с силой от себя оттолкнула раз, другой, не понимая, чего ещё хочет. А он руки выкручивал, внимания требуя, что-то ярым шёпотом внушая.

— Зачем?! — Не выдержала я очередного упрёка в его глазах. — Зачем?.. — Оседать начала, когда перед глазами потемнело. — Не трогай меня, не надо! Не смей! — Кричать пыталась, а голос, казалось, силы больше не имел. — Я не хочу, не надо! — Вырвалась. На этот раз удачно. Может, оттого, что теперь Литнер меня удерживать не хотел?.. — Что ты наделал? — Ужаснулась, отражение в тусклом зеркале старинного секретера разглядев. — Что ты наделал?.. — Зашептала сдавленным голосом, будто безумная. — Он же… он же всё поймёт! Он увидит и всё поймёт! Я не хочу… — Взвыла, когда Литнер скрюченные в жесте самобичевания руки распрямить попытался.

— Не поймёт, если ты не захочешь! — Внушительно проговорил, но слушать я не хотела. Теперь я боялась. Теперь действительно боялась…

— Я не умею! Я не такая! — В лицо ему выкрикнула, снова замахнувшись, но ударить себя мужчина не позволил. Руку, занесённую для удара, за запястье поймал и больно сдавил, опомниться заставляя. И на смену панике пришла безысходность. Та, что прибивает к земле, что напрочь лишает сил и желания действовать, добиваться, доказывать своё право на существование.