Когда-то был человеком

Первые две трети пути мы одолели благополучно. Но когда мы почти дошли до конца зала, кто-то из сидящих справа подставил мне ножку, слева протянулась старческая рука и схватила меня за рукав. Еще два-три старца набросились на меня. Мне удалось вырваться. \Но в дверях меня снова схватили. Восемь или десять сизоголовых скрутили меня, прижали к стене и начали избивать. Это был какой-то кошмар. Костлявые тощие руки стариков били беспорядочно, хотя каждый старался не промахнуться. К тому же сидевшие в зале подзадоривали их, из рядов доносились шипение и возгласы: «Правильно!», «Так ему!», «Врежь как следует!», «Прикончить эту свинью!». Самым опасным из моих противников был тот самый хорошо тренированный господин, один из тех сорокалетних, о которых я упоминал. Он крепко обхватил меня и подставил другим так, чтобы им удобнее было меня бить.

Мне еще раз удалось вырваться. Я выбежал в фойе. Жена и мой друг уже бежали вниз по лестнице. Я хотел последовать за ними, но у касс стояли еще пятеро. Двое уже снимали куртки. Из зала тоже напирали. Я был в ловушке. Сегодня я смеюсь, вспоминая, как воспользовался приемом Эррола Флинна, который тот демонстрировал в своих фильмах «плаща и шпаги»: поднял кассовый столик и швырнул его в сторону преследователей. Правда, в тот момент, когда я это сделал, мне было не до смеха, это была единственная возможность чуть-чуть опередить преследователей. И это мне удалось, но только до лестницы.

Свора нагнала меня и пыталась столкнуть вниз. Особенно старался самый молодой и сильный.

Я ухватился за перила. Кто-то сказал негромко: «Сбросьте его вниз». И он не шутил. Меня схватили за ноги, попытались поднять. Мне было ясно одно: нужно уцепиться, удержаться… Иначе они меня сбросят в пролет. Несмотря на жаркую схватку, я почувствовал, как у меня мороз пошел по коже. Жена кричала непрерывно: «Да отпустите же его!»

Теперь, когда я об этом пишу, она мне говорит, что в самом деле боялась за мою жизнь. Истеричные старцы были готовы на все. Эту сцену вполне можно было использовать в фильме ужасов.

Неожиданно, как по команде, меня выпустили, и преследователи побежали в зал. Прислонившись к перилам, еле дыша, я смотрел, как по лестнице большими шагами поднимаются трое полицейских. Их вызвал по телефону мой друг. Участок был расположен на другой стороне улицы, и поэтому полиция имела возможность проявить оперативность.

Теперь я должен честно признаться, что впервые в жизни с радостью ожидал приближения стражей закона. Полиция не всегда вела себя по отношению ко мне по-дружески, но в данном случае она, безусловно, оказала мне помощь в самой критической ситуации. Возможно, правда, подоплека событий была ей ввиду спешки еще недостаточно ясна.

Однако это пришедшее в последнюю минуту спасение не было кульминацией случившегося. То, что последовало за тем, затмило все предшествующее. Когда полицейские услышали, что, собственно, случилось, они захотели установить личности главных участников побоища.

«Пойдемте с нами в зал, они же ведь еще там, – предложил старший. – Вы сможете опознать их до того, как они улизнут».

Мы вошли. В ту же секунду участники встречи поднялись со своих мест и, дабы достойно завершить мероприятие, которое от начала до конца было сплошным анахронизмом, запели гимн. Разумеется, как это и можно было ожидать от «вечно вчерашних», старый его вариант, где первая строфа, от которой за версту несло шовинизмом, официально не разрешена к исполнению.

«Дойчланд, Дойчланд юбер аллес…» («Германия, Германия превыше всего…») – глухо звучал хор мумий, из которого иногда выделялось дрожащее старушечье сопрано.

Они, разумеется, понимали, что должен означать тот факт, что я снова вернулся в зал в сопровождении полиции, но продолжали петь.

Мы прошли между рядов, разглядывая лица. Никто не повернул головы, все тупо глядели остекленевшими глазами перед собой, только иногда то один, то другой, мимо которого мы проходили, косил на нас глазом.

«Фон дер Маас бис ан ди Мемель, фон дер Эч бис ан ден Бельт…» («От Мааса до Мемеля, от Эча до Бельта…») Да, это бы их устроило.

Мумии поют, мы идем между рядами. Сцену, в которой было даже что-то призрачное, никакой режиссер- сюрреалист не мог бы сделать более впечатляющей.