Когда-то был человеком

Больше всего их выдает интонация: голос слегка вибрирует, в нем слышится что-то предостерегающее. Когда жертву заманивают в западню, в голосе загонщика появляется напряжение, в нем чувствуется охотничий азарт. К тому же, если этим ловцам чужих мыслей и удается не выдать себя внешне, им очень трудно отрешиться от прочно усвоенной казенной лексики. Например, они не говорят, как все нормальные люди, «я пошел туда-то», а «я направился туда-то». Они не «ходят», а «передвигаются», не «участвуют», а «принимают участие», не «уходят», а «удаляются». К тому же большинство этих службистов, ломающих комедию, слишком невежественны и часто выпадают из роли. Потеха, да и только, когда какого-нибудь «студента медицины» удается поймать на том, что он не имеет ни малейшего понятия, что такое, к примеру, гематома. Занятно также заставить запутаться в терминологии какого-нибудь ярого «марксиста», которому на службе наспех вдолбили в голову набор слов из лексикона левых. Когда такой актер на государственной службе долго и напряженно изучает развешанные на стене плакаты, в то время как в пяти метрах от него идет горячая дискуссия, мы почти уверены, что экзамен по проверке слуха он выдержал с отличием. Известно, что самым трудным в технике конспиративного передвижения является умение незаметно исчезнуть. Смешно наблюдать порой, как это делается.

Что касается одежды, то я теперь после некоторой тренировки могу довольно точно отличать представителей политической полиции от агентов ведомства по охране конституции.

Мою сегодняшнюю парочку я с уверенностью отнес ко второй категории. Поначалу я отметил, что они, явившись на вечер с билетами, купленными в разных кассах предварительной продажи, на мой обычный вопрос, не желают ли господа приобрести программку, обменялись быстрыми, но весьма выразительными взглядами, после чего купили одну на двоих. И потом весь вечер подчеркнуто не обращали друг на друга никакого внимания.

В антракте я снова увидел их. Когда я случайно заглянул в мужской туалет, чтобы проверить щиток аварийного освещения, оба господина, стоявшие возле умывальника, мгновенно разошлись в разные стороны. Первую пришедшую в голову мысль, что у одиноких мужчин могли быть и другие причины устраивать рандеву в туалете, я тут же отбросил: в этом случае им не нужно было притворяться, что они незнакомы, – законы в ФРГ на этот счет давно уже не так строги.

После представления (к этому времени почти вся остальная публика разошлась по домам) оба упорно продолжали сидеть с бокалами пива, причем за разными столиками. Было совершенно ясно: они ждут, когда я останусь с ними в театре один на один. Я рассказал моему другу Фердлю о своих подозрениях, и он тут же согласился незаметно спрятаться где-нибудь в зрительном зале, чтобы в случае необходимости оказать мне поддержку или выступить в роли свидетеля.

И вот не успели уйти последние зрители, как оба сортирных заговорщика враз, как по команде, поднялись с мест, подошли и обратились ко мне, теперь уже вместе, не скрываясь:

– Прекрасный у вас театр, господин Киттнер. Нет, правда, вам можно только позавидовать. Но, как мы слышали, у вас финансовые затруднения?

– Это верно. Хотя билеты и хорошо раскупаются, мы из долгов не вылезаем. Театр себя почти никогда не окупает, это известно. Но другие получают субсидии, а мы нет…

В то время мне часто приходилось говорить на эту тему.

– Да, да, ваши трудности нам известны. А у вас, что же, нет ни одного мецената? Каких-нибудь частных лиц, которые помогают, дают деньги?

Есть, конечно, но они помогают больше идеями или как рабочая сила.

Ясно, они хотят выведать, кто входит в круг друзей ТАБа выявить тех, кто «скрывается за кулисами».

– Но вам же нужны деньги, – продолжали шпики участливо. – Вам нужен кто-то, кто в состоянии выложить наличные. А вы согласились бы иметь какого-нибудь покровителя? Я имею в виду такого, который действительно может помочь?

У меня мелькнуло подозрение, но я его тут же отогнал: настолько глупыми не могли быть даже эти типы.

– Конечно, – ответил я, – если бы такой меценат не стал покушаться на мою независимость, вмешиваться в содержание программ, тогда – пожалуйста, пусть вносит свои пожертвования.

– А деньги от государства вы приняли бы?

– Ясное дело. Именно за дотации мы сейчас и бьемся с земельным правительством. В газетах полно сообщений об этом.

И я начал долго и подробно объяснять, почему дотации для театров, по моему мнению, не должны рассматриваться как некое вознаграждение за примерное политическое поведение. Ничего, пускай послушают, может, что и поймут.

– В таком случае вам, вероятно, безразлично, из какого кармана брать деньги?

– Ну разумеется. – Мое подозрение снова усилилось. Неужели они действительно настолько наивны? Хотя, впрочем, может и так. И тут они заговорили открытым текстом:

– Значит, тогда, рассуждая теоретически, вы приняли бы пожертвования и от ведомства по охране конституции?