Когда стихи улыбаются

— Соня, открой! — Никакого внимания. — Соня! Открывай, пожалуйста! Ну чего ты валяешь дурака? А? Ну скажи, для чего?! — Из-за двери полное молчание. — Ну послушай, Соня! Это Нуратдин, это я с тобой гавару. — Тук-тук, полное молчание, только стучит машинка. — Соня, бросай пичатат, я тэбэ гавару! Хуже ведь будет! Инна! Ты умнее Сони, ты открой! — Молчание, только стучит машинка. — Соня, ну бросай дурака валять! Соня! Кончай пичатат, нэ хачу с тобой делат сценарий. Отдавай его назад! — Молчание, стучит машинка. — Ну, Инна, хотя ты будь умницей! Э? А? Ти же гораздо умней Сони? Соню я нэнавижу! Открывай, прашу тэбэ! Пачему молчишь? Соня! Ну, харашо! Я дурак, ты умная, ну открывай! — Молчание. — Соня! Хоть ответь, откроешь или нэ откроешь? Пачэму молчишь? Есть у тэбэ принципи или нэт принципов? Гавары: есть или нэт? Соня! Савсем хуже будет! — Тук-тук. — Соня! Я ведь могу двер ломат! Не дэлай глупостей. Нэ смеши народ! — Молчание, стук машинки. — Брось стучать! Если ты нэ одэта, я смотрэть нэ буду! Прашу тэбэ, Соня! Ну нэ дэлай глупостей! — Молчание. Снова тук-тук-тук. — Соня, ведь хуже будэт! Буду ломат двер. — Раздаются тяжелые удары по двери.

Оттуда ни звука.

— Соня, Соня! Все равно ведь сломаю двер. Лучше открывай!

В это время подошел Леня Гурунц:

— Ты что, Нуратдин?

— Да вот нэ могу открыват. Стучи, Леня, в двер! Стучи сильнее!

Раздается стук двух кулаков. Из-за двери молчание… Голос Лени:

— Брось, Нуратдин! Оставь женщин в покое. Пойдем, я дам тебе еще сто граммов.

Голос Нуратдина:

— Нэт, пачему нэ открывает?

Тогда Леня стучит ко мне в дверь. Я его впускаю. Он спрашивает удивленно:

— Давно Нуратдин тут шумит?

— Давно, — отвечаю.

— Так почему ты его не остановишь?

Я говорю:

— Потому что так веселее, а то мне совсем скучно.

Пока мы говорили, Нуратдин ушел. А жаль. Я-то думал, что он настоящий дагестанец и события примут экзотический колорит! Жаль, очень жаль! Куда девалась горячая кровь абреков?! Эх, надо бы ему еще поднести хотя бы граммов сто. Может быть, тогда что-то лирическое и прогремело бы! Не успели мы с Леней. Ушел Нуратдин. Жаль, очень жаль!

* * *

Сейчас приходил Леонид Гурунц.

— Эдик, как думаешь, почему меня так упорно не хотят печатать?

— Как же так, — говорю, — да у тебя в год по две книги выходит!

— Это верно, — отвечает, — но я пишу еще больше. У меня принцип такой: я буквально заваливаю все редакции повестями и романами. Сейчас в Гослите у меня роман, в "Советском писателе" — повесть, другая повесть — в издательстве "Молодая гвардия", а еще роман в "Советской России" и одну военную повестушку сдал в "Воениздат".

— Молодец, — говорю, — ты плодовит, как кролик!

А он:

— Так ведь мало печатают, а мне, как всякому порядочному писателю, деньги нужны. Понимаешь, гонорары. Слушай, скажи, что такое? Я пишу, пишу, и так плохо берут. А вот Леонид Соболев пишет или Шолохов, так сразу берут. Шолохов напишет одну вещь — сразу пять издательств планируют, а я напишу пять вещей — ни одно не хочет печатать. Почему, как ты думаешь? Вот сдал в журнал "Юность" одну повесть. Всем понравилось, а Прилежаева зарезала. Почему? А? Чего надо этой женщине, как думаешь?

Я двусмысленно улыбаюсь. Он машет руками:

— Да нет, это ей не надо, она не в том возрасте. Впрочем, я бы даже согласился и на это, лишь бы напечатали. Хотя я тоже, кажется, не в том возрасте, — шутит он.

Здесь, в Доме творчества Переделкино, разговорчивых людей много. Но самым разговорчивым, пожалуй, является армянский писатель Леонид Гурунц. Он каждый год приезжает из Еревана и разговаривает. Собственно, когда он работает — я даже и не знаю. Думаю, что он пишет в Армении, а в Москве только разговаривает и расталкивает рукописи по издательствам. А пробойная сила у Лени Гурунца колоссальная. В иные годы он ухитряется издать за одну зиму два, а то и три романа. Человек он добродушный, веселый, щедрый. Если зайдешь к нему в комнату, он тут же вытаскивает бутылку рислинга:

— Не хочешь рислинг? Сейчас, погоди, вот тебе коньяк. Будешь пить? Сейчас работаешь? Ну да, это уважительная причина. Тогда лопай яблоко. Что? И этого не хочешь? Ну, шут с тобой, на конфету, специально для женщин держу!

Когда бы я ни шел по коридору, всегда слышу его тихий добродушный голос. Он всегда мягко кому-то что-то втолковывает. Именно втолковывает, убежденно и даже с каким-то наивным удивлением, точно говорит об этом не в тысячный, а в первый раз. Главных тем у него три: первая — "Какой я смелый писатель и публицист", вторая — "Какой я заботливый муж и отец" и третья тема — это "Вещие сны Лени Гурунца". Иногда, устав от работы, я выхожу в холл и тотчас же слышу голос Лени. Говорит он с легким восточным акцентом, хотя пишет на русском языке.