Когда шатается трон

— У меня каждый боец пятерых стоит: все офицеры, разведчики, с самого передка. В боях и рейдах участвовали, на ту сторону за «языками» ходили, боевые награды имеют. Ну и в карантинном лагере не баклуши били — многому научились. Головорезы.

— Командиры?

— Четверо. Кавторанг — боевой офицер, десантами командовал, в рукопашку с фрицами сходился. Морская душа, ни черта не боится. Личный состав в кулаке держал: матросиков, которые с поля боя бежали, перед строем собственноручно шлёпал, чтобы других на пулемёты поднять. Ранения, награды, штрафбат.

— Дальше.

— Партизан — два года по лесам в немецких тылах. Обозы немецкие в одиночку вырезал, отрядом командовал, комендатуры захватывал. Крюк — бывший опер из уголовки.

— Не военный?

— Нет, не воевал. Но в банды «подсадкой» ходил, шкурой рискуя. Все их уголовные повадки знает, может следствие вести, может — путать. Абвер…

— Это тот, что у немцев служил?

— Вначале у нас, в разведшколе, потом, после заброски и внедрения — в абвере. До офицерского чина дослужился. Самый натасканный в делах конспирации.

— Ну да, немцы дрессировать умели. Веришь им?

— Нет. Никому не верю. Поэтому круговой порукой и расстрельными статьями подстраховался. И еще родственниками. Если кто слабину даст, то спрос с его близких будет. Кое-кого из родственников, из братьев и отцов, арестовать пришлось, чтобы на зонах попридержать.

— Это правильно. Семья их воспитывала, им за них и ответ держать. Что с оружием?

— Кое-что прихватили.

— Кое-чего мало будет. Завтра грузовики придут, запусти их. Людей своих не свети — машины заедут, солдаты ящики сбросят и уедут, дальше сам всё уберёшь. До этого пусть никто не высовывается. Если еще что нужно — проси, отказа не будет.

— К чему мне личный состав готовить?

— Время придёт — узнаешь. А пока гоняй своих бойцов, чтобы они жирком не заросли. И чтобы зоной от них не пахло. Учёные они. Еще вопросы есть?

Ну какие вопросы? Здесь лишних вопросов не задают.

Встал Лаврентий Павлович, улыбнулся грустно.

— Трудные времена наступают, Пётр Семёнович, фашистов победили, страну из руин подняли, казалось бы, живи — не хочу, но нет, зашевелилась нечисть разная, враги недобитые головы поднимают, те, что под самыми кремлёвскими звёздами засели. Так что не можем мы расслабляться, праˊва не имеем! Раньше хозяин их в кулаке держал, а нынче хватка у него ослабла — возраст, болезни… Так что нам с тобой, Пётр Семёнович, Советскую власть защищать. Как на войне. И по ее законам, так, чтобы назад ни шагу. Понял?

— Так точно!

— Тогда ступай. И будь готов. Всегда будь готов. В любую минуту.

* * *

— Хмырь!

— Я!

— Ко мне! На, примерь…

— Конопатый!

— Я!

— На примерку шагом марш!

Чудны дела — в шкафах под замками форма развешана. Офицерская, с портупеей, кобурой, фуражечкой, со всеми знаками различия и даже медальками на груди. И обувка уставная здесь же.

— Надевай.

Ладно сидит форма, как влитая. Потянуть, загнать складки сзади под ремень, фуражечку околышком посреди лба и, ладошкой прихлопнув, проверить. Помнят ручки — четыре года люди из формы не вылезали, второй шкурой стала она. Скрипят портупеи и сапоги, бряцают медали, постукивают о бетонный пол подковки. И лица… совсем другие лица, не как у зэков или конструкторов липовых — разгладились лица, словно гимнастёрки под ремнём. И походочка — прямая, не зоновская, где всё больше скрючившись, на полусогнутых и зенки в пол. Расправились плечи, в глазах блеск появился. Развернулась душа… А всего-то форму надели. Чудеса!

— Стройся!

Стоит строй офицеров, один к одному, мысочки подобрав.

— Равняйсь!..

Подтянулись, рванули головы влево.

— Смир-на!

Выправились, глядят молодцами, словно в молодость свою фронтовую вернулись, где еще ни колючки, ни вертухаев, где хоть и смерть повсюду, но воля!

— На прав-во. Шагом марш!

Комната. На стене простыня расправлена. Тут же фотограф.

— Садитесь. Прямо. Голову чуть левее. Подбородок ниже. Еще… Замерли!

Вспышка!

— Теперь снимите, пожалуйста, френч. Замрите…

А буквально через несколько часов — новое построение.

— Зига!

— Я!

— Ко мне… Шагом марш… Держи.

Удостоверение. С красными корочками. Офицера МГБ, а внутри фото… его! В форме. Той, которую выдали, с капитанскими погонами. Всё честь по чести, где надо, и лепуха синяя на уголке. На туфту не похоже.

— Капитан Левченко!

Тишина, никто не шелохнулся.

— Капитан, я, кажется, к вам обращаюсь.

Да, точно, Левченко Николай Васильевич. Так в ксиве, черным по белому написано.

— Я!

— Подойдите к столу.

Макнул перо в чернильницу, протянул ручку:

— Распишитесь вот здесь, в графе «личная подпись».

Дрожит рука, капают чернила с пера. Виданное ли дело — зэку ксиву гэбэшного капитана получать!

— Возьмите себя в руки, капитан. Не приговор подписываете. Вот так…

Промокнул пресс-папье. Протянул серую папочку.

— Ваше личное дело. Изучить послужной список: где кем служили, награды, выговоры, имена начальников. И чтобы на зубок…

— Есть!

— Старший лейтенант Симаков…