Когда рыдают девы

– Чудное это поместье, Трент-Плейс – доложил Том, умевший разговорить чужих слуг. – Похоже, хозяева в нем меняются чуть не каждый божий год.

– Не совсем, но почти, – согласился виконт. Недавним поместьям это было свойственно. Старинные имения могли веками принадлежать одному роду, а новоприобретенные состояния фабрикантов, торговцев и банкиров исчезали так же быстро, как и возникали. – Каково же общее мнение прислуги о нынешних владельцах?

– И под нос себе бурчали, и переглядывались, да только никто ни единой сплетни не выложил. Если хотите знать, слуги боятся.

– Сэра Стэнли? Или его супругу?

– Небось, обоих.

– Любопытно, – обронил Себастьян. – А что думают о раскопках на Кэмлит-Моут?

– Тут тоже не все гладко. Некоторые говорят, мол, это здорово, а другие обзывают свято… святото… – сражался с незнакомым словом Том.

– Святотатством?

– Ага, точно.

– И это тоже любопытно.

Себастьян проехал сквозь массивные новые ворота парка и отпустил вожжи, позволив гнедым лететь до Лондона вскачь, глотая мили. Он видел, как над укатанной дорогой поднимается жаркая дымка, чувствовал, как припекает плечи солнце, с болезненной четкостью примечал яркую зелень каштанов, затенявших ручей, звенящую песню жаворонка, теплый ветерок. И не мог перестать думать о полной сил, умной молодой женщине, чье бледное тело ожидало его на холодном гранитном столе доктора Гибсона. Для нее все красоты нынешнего дня – как и любого другого – были утрачены навсегда.

К тому времени, когда экипаж остановился перед хирургическим кабинетом Пола Гибсона на Тауэр-Хилл, шерсть гнедых потемнела и взмокла от пота.

– Забирай лошадей домой и хорошенечко за ними поухаживай, – велел Себастьян, вручая вожжи груму.

– Сделаю, хозяин. – Виконт спрыгнул на узкий тротуар, а Том перелез на сидение. – Хотите, чтобы я вернулся с серыми?

Девлин покачал головой.

– Я за тобой пришлю, если понадобится.

Себастьян постоял несколько секунд, наблюдая, как ловко юный грум прокладывает себе путь на запад в толчее телег и угольных фургонов. У подножия холма мальчик в потрепанной одежде ритмично стучал в барабан, привлекая внимание покупателей к стоявшему рядом уличному торговцу, который предлагал жареную рыбу. Рядом женщина с тележкой продавала заливных угрей, а худощавый мужчина в желтовато-коричневом сюртуке поил невзрачную чалую лошадку из старого фонтана, встроенного в стене углового дома. Затем, рассудив, что только оттягивает неизбежное, Девлин повернулся и нырнул в зловонный проулочек, ведший к заброшенному двору позади хирургического кабинета Гибсона.

В глубине двора стояло небольшое каменное строение, используемое анатомом как для официально назначенных вскрытий, так и для подпольного иссечения трупов, похищенных под покровом ночи с городских погостов темными, опасными личностями. Приближаясь к открытой настежь двери, Себастьян мог видеть женское тело, простертое на гранитной плите в центре единственной комнаты с высоко расположенным окном.

Даже после смерти мисс Габриель Теннисон оставалась красавицей: изящно вылепленные черты, крупный рот с короткой, чуть вздернутой верхней губкой, роскошные, густые и волнистые, каштановые волосы. Девлин остановился на пороге, всматриваясь в лицо жертвы.

– А, вот и ты, – поднял глаза доктор, со звоном отложил скальпель и потянулся за тряпкой, чтобы вытереть руки. – Так и думал, что мы увидимся.

У Пола Гибсона, худощавого мужчины среднего роста и тридцати с небольшим лет, были темные волосы и зеленые глаза, в которых блестело неуемное озорство, скрывавшее, хоть и не до конца, притаившуюся в их глубине застарелую, тупую боль. Ирландец по происхождению, Гибсон оттачивал свое умение хирурга на полях сражений, познавая секреты жизни и смерти на бесконечной череде изрубленных и разорванных на куски тел. Но затем французское ядро оторвало ему самому левую ногу, оставив болезненный обрубок и привычку искать избавления от страданий в маковом настое. Теперь доктор распределял свое время между преподаванием анатомии студентам-медикам в больнице Святого Томаса и приемом пациентов в частном хирургическом кабинете здесь, в тени лондонского Тауэра.

– Уже можешь что-нибудь сообщить? – поинтересовался Девлин, подчеркнуто отводя взгляд от того, что делал с трупом хирург. Как и Гибсон, Себастьян когда-то носил военную форму, сражаясь за Бога и отечество в Италии, Вест-Индии и на Пиренеях. Но так и не притерпелся ни к виду, ни к запаху смерти.

– Боюсь, не много, я ведь только приступил. Чуток погоди, и услышишь больше. – Постукивая деревяшкой по неровным плитам пола, Гибсон выковылял из-за стола и указал на неровный багровый разрез, уродующий молочно-белый купол левой груди убитой: – Ты и сам видишь, куда ее ударили. Лезвие было примерно восемь-десять дюймов длиной и шириною в дюйм. Либо убийца знал, куда целиться, либо ему просто повезло. Сердце пронзено одним-единственным ударом.

– Она скончалась сразу же?

– Почти мгновенно.

Себастьян опустил взгляд на длинные, с заостренными кончиками пальцы жертвы. Ногти выглядели тщательно ухоженными и неповрежденными.

– Никаких следов борьбы?