Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы

Датту был простой пастух, однако он страстно полюбил Реми. Он знал, что этим обрекает себя на смерть. Его не раз предостерегали мудрые старые пастухи, да только он их не слушал. Дал знать ему об этом и сам гурджанский Горный дэв. Пастуху-рассказчику известно, что Датту пришлось однажды встретиться с владыкой Гурджана в горной долине Лак Сар. Спустилась в тот миг светлая лунная ночь. Ущелья, вершины гор, долины — все было охвачено великим безмолвием. Ни ветерка, ни звука, ни облачка, лишь бились во вселенной два сердца — Датту и Реми. Датту взял руку Реми, и в тот же миг он увидел перед собой летящий в воздухе большой снежный шар. Датту испугался и тотчас отпустил руку Реми. Снежный шар понесся вдаль, и перед глазами Датту от земли до небес протянулась снежная полоса. Реми стояла, закрыв глаза, лицо у нее было белое-белое, а Датту била дрожь, когда он поднимал глаза на снежную полосу. Только Датту не отступился от Реми и полюбил ее сильнее прежнего. Владыка Гурджана Горный дэв предостерег его еще раз. Рассказчику известно, что однажды он заставил Датту всю ночь проплутать в снежном буране. Страшная это была ночь. То Датту слышал гневный голос владыки Гурджана: «Отступись от Реми! Реми никогда не будет твоей!» — то ему чудилось, что рядом блеют овцы и козы и под тунговым деревом ярко пылает костер. Всю ночь проплутал Датту в буране, когда же на следующий день он вернулся домой, все узнали, что он не видит одним глазом, а большие пальцы ног его почернели. Но Датту по-прежнему страстно любил Реми.

— Ну, а потом что? — взволнованно спрашивает рассказчика один из пастухов.

Такие рассказы можно постоянно слышать в Гурджане. Они повествуют о любви, в них — детская фантазия, непритязательность, почтение и страх перед суровой, полной опасности, непонятной природой. В них нет ни искусных художественных приемов, ни кульминационного момента, ни стройного сюжета. Что придет в голову пастуху, о том он и сказывает. Рассказ льется свободно, вольно. Как блестящая красивая нить разматывается с шелкового кокона, так фантазия рассказчика яркими штрихами рисует какую-нибудь удивительную историю, и слово за слово — рождается легенда. Рассказчик до этого никогда и ни от кого ее не слышал, и ему самому неизвестно, «что было потом», но он продолжает свой рассказ. Кругом — ночная тишь, горит костер, а в мыслях пастушек — молодые влюбленные: Датту и Реми.

Но Риве нет никакого дела до подобных сказаний, он не любит их слушать, он недоволен тем, что, оставив горные вершины, мы избрали местом стоянки этот крохотный поселок в долине. Подобно орлу, он жаждет охоты. Его не интересуют ни девушки, похожие в отблесках костра на раскрашенных марионеток, ни пастухи, играющие на дудках, ни рассказы о недобрых проделках владыки Гурджана. Словно горный солдат, он рвется в сражения с природой, ураганами, смертью. Ему невдомек, какой огонь запалила в моей душе неверность Уши, он не ведает, что здесь, в заснеженной долине Гурджана, вспыхнуло пламя еще одного костра. Он готов нахваливать только один-единственный запах. Когда ему случается подстрелить мускусного оленя, от тотчас же с силой нажимает кулаком на мускусную железу животного, и из мускусного мешочка распространяется крепкий запах. Олень бьется в предсмертной агонии, жизнь оставляет его. Рива наклоняется над своей добычей, перехватывает рукой мускусный мешочек, ножом подрезает его края и отделяет от туловища зверя. Рива готов хвалить только мускус. Острый запах сыра вызывает у него отвращение. Волосы Зи Ши, ее одежда, тело — все пропитано этим острым запахом. Рива никак не может понять, как такой сахиб, как Джагдиш, может любить Зи Ши. Да и сам Джагдиш, должно быть, недоумевает. Не раз оба мы влюблялись в женщин-горянок, но за любовь эту мы всегда платили деньгами, одаривали возлюбленных шелковыми платочками и называли такую любовь поэтическим увлечением или временной женитьбой.