Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы

Мне показалось, что ей стало лучше с того самого дня, как она начала отращивать волосы, теперь они уже доставали ей до плеч — как у европейских женщин в Лахоре. Бледное лицо, полускрытое черными вьющимися волосами, было малоподвижным и делало Шано похожей на восковую куколку, каких я тоже видел в Лахоре. По утрам и вечерам Шано сама готовила себе еду, сама мыла посуду. Отец привез голубую ткань и дал ей сделать занавески на оба окна ее комнаты, а она вышила их цветочным узором. Мало-помалу она расчистила землю под своими окнами, где раньше рос бурьян, разбила клумбы и посадила цветы. Вскоре они зацвели.

Шано, которая приехала из затхлого, душного, тягостного одиночества своего дома, нашла в больнице покой и внимание со стороны мягкосердечного доктора. Сначала у нее появилась надежда на выздоровление, потом надежда стала желанием, а желание — жизненной силой. Шано ехала в больницу, чтобы умереть, — Шано, ничего не видевшая в жизни, в пятнадцать лет ставшая девушкой-вдовой, Шано, близкие которой денно и нощно молили бога о ее смерти. Смерть была для нее единственным выходом.

Шано знала, что старший брат ее мужа оставил ее в больнице, чтобы она умерла подальше от глаз соседей и знакомых, подальше от родной деревни и полей, чтоб никому из семейства не пришлось возиться с умирающей. А когда она умрет, брат ее мужа захватит себе ту землю, единственной наследницей которой она могла бы считаться. Потому он и хотел, чтоб она поскорей умерла. И Шано желала себе смерти. В первое время в больнице она тоже думала, что чем скорее умрет, тем лучше будет для всех. Девушка-вдова живет семье на горе, обществу в укор и жизни в тягость. Чем скорее окажется эта обуза в погребальном костре, тем лучше.

А тут этот странный доктор — он уверяет ее, что жизнь всякого человека священна, что неважно, вдова она или замужем, богата она или бедна. Говорит, что проклята не она, а те, кто не дает пятнадцатилетней вдове выйти вторично замуж, что позор для общества лишать бедных женщин самых естественных прав, что хуже всех те, кто не выносит человеческого счастья.

Шано смотрела в глаза этого странного человека, слушала его мягкие слова, ощущала прикосновение его рук, когда он при осмотре выстукивал ее, и затеплился в ее сердце огонек надежды — ей захотелось жить. Моему отцу казалось, будто он подрисовал свежими красками потускневшую картину. Он чувствовал себя реставратором самой жизни.

Когда у Шано отросли волосы по плечи, она, краснея и смущаясь, попросила у доктора зеркальце и гребень.

Господин доктор сказал:

— Я принесу и зеркало и гребень, но с условием — ты смажешь волосы душистым маслом!

— О боже! Но я вдова — и вдруг косметика! Не могу…

— Можешь. Придется. — Доктор стоял на своем. — Если ты хочешь жить, тебе придется полюбить все ароматы жизни, всю ее красоту. Как ошибаются те, кто думает, будто со смертью мужа умирает и тело его вдовы. Так бывает, но очень редко.

На глаза Шано навернулись слезы.

— Когда он умер, я ничего не понимала. Я даже не успела рассмотреть мужа как следует. Встретила бы случайно — не узнала бы. А люди мне сразу стали говорить: «Теперь ты вдова». Да что я вам рассказываю, господин доктор! Никакой вдовой я себя не чувствовала. А потом поверила — вдова. Пятнадцать лет мне это втолковывали: и голодной оставляли, и насмешками изводили, и били. С утра до ночи топтали меня ногами. Что же делать, так в святых книгах написано.

— Жизнь — самая мудрая из святых книг.

— Что вы, господин доктор! Нельзя так говорить: беду на себя накличете.

— Я это каждый день твержу — и ничего!

Доктор засмеялся и вышел из комнаты, а перепуганная Шано долго стояла, молитвенно сложив ладони, перед изображением Рамы, которое она повесила в своей комнате.

— Всемогущий бог, прости его, — повторяла Шано дрожащим голосом, — он же просто так это сказал, не подумав. Меня накажи за его прегрешения, его не трогай!

С того дня как доктор распорядился доставить Шано зеркальце, гребень и душистое масло, по больнице поползли слухи. Моти Рам рассказывал своим друзьям:

— Ну, это уж чересчур! Выходит сегодня Шано из своей комнаты, причесанная, гребешок в волосах, а доктор тут как тут и своими руками вот такую вот красную лилию ей в волосы!

— Да, но и девица недурна, надо сказать, — заметил Паримал-шах. — Поправилась, налилась, как спелая груша.

— Так ее же всем лучшим кормят, во все лучшее одевают, в самой лучшей комнате живет, только и дела, что в саду гулять — тут не то что как груша нальешься, тут как яблочко закраснеешься. Что ж удивительного?

Оглянувшись, он заметил меня. Крепко схватив меня за ухо, Моти Рам проговорил:

— Вот что, парень! Я тебе дело говорю: зови свою мать обратно, а то доктор — тю-тю!