Когда пируют львы. И грянул гром

– Что ты хочешь этим сказать?

Она вдруг затихла в его объятиях, словно маленькая робкая девочка.

– Завтра я уезжаю. Ты хоть понимаешь, что это может значить?

– Нет! Не говори так! Даже не думай!

– Но это так!

– Нет, Шон, не надо. Прошу тебя, не надо такого говорить.

Шон улыбнулся в темноте. Так легко, так все просто.

– Ну, пошли в фургон. – И он взял ее за руку.

18

Завтрак в темноте. Костры по всей площади, где готовится пища. Тихие голоса: мужчины с детишками на руках, рядом жены – все прощаются друг с другом.

Лошади оседланы, винтовки в чехлах, за спиной одеяла в скатку; в самом центре площади – четыре фургона, запряженные мулами.

– Папа в любую минуту будет здесь. Уже почти пять часов, – сказал Гаррик.

– Ну да, ждут только его, – согласился Шон.

Он повел плечом, поправляя тяжелый патронташ.

– А меня мистер Нойехьюзен назначил ездовым на один из фургонов.

– Знаю, – сказал Шон. – Справишься?

– Думаю, да.

К ним подошла Джейн Петерсен.

– Здравствуй, Джейн. Как твой братишка, уже готов?

– Почти. Седлает лошадь.

Она подошла поближе к Шону и, смущаясь, достала кусочек желто-зеленого шелка:

– Я сделала кокарду тебе на шляпу.

– Спасибо, Джейн. Сама прицепишь?

Она приколола кокарду, он взял у нее шляпу и залихватски надел набекрень.

– Ну, теперь я совсем как генерал, – сказал он, и она засмеялась. – Может, поцелуешь на прощание, а, Джейн?

– Ты чудовище, – покраснела маленькая Джейн и убежала.

Да нет, уже не маленькая, Шон это сразу приметил. И кругом, как посмотришь, много таких, просто глаза разбегаются: не знаешь, с какой бы начать.

– А вот и папа, – сказал Гаррик, увидев, что на площадь выезжает Уайт Кортни.

– Ну, пошли, – сказал Шон и отвязал лошадь.

Отовсюду на площадь стекались мужчины с лошадьми на поводу.

– До встречи, – отозвался Гаррик и захромал к фургонам, запряженным мулами.

Уайт ехал во главе колонны. Четыре взвода по пятнадцать бойцов колонной по два, позади – четыре фургона и запасные лошади, сопровождаемые черными слугами.

Колонна пересекла усеянную остатками ночного пиршества площадь и двинулась по главной улице. За ними молча наблюдали неподвижно стоящие женщины, окруженные детьми. Этим женщинам и раньше приходилось провожать своих мужей, выступающих в поход против местных племен. Они не улыбались и не подбадривали своих мужчин, поскольку понимали, что дело идет о жизни и смерти, и на собственном опыте знали, что в могиле для славы места нет.

Анна помахала Шону, но он не увидел. Его лошадь, резвая и норовистая, вздумала показать свой характер, и, стараясь умирить ее, он успел проехать мимо своей подруги. Анна опустила руку и молча смотрела ему в спину, защищенную от холода сшитой ее руками курткой.

Зато в верхнем окне лавки Пая Шон успел-таки заметить рыжую прическу с медным отливом и руку, пославшую ему воздушный поцелуй. И все потому, что хотел заметить. Он заулыбался и замахал в ответ шляпой, почти совсем позабыв о своей уязвленной гордости.

Колонна выехала из города, и теперь от нее отстали даже мальчишки и собаки, дольше всех бежавшие рядом. Всадники на рысях затрусили по дороге в сторону Зулуленда.

Солнце с высоты подсушило росу. Под копытами клубилась пыль, и ветерок сносил ее в сторону. Колонна потеряла стройность рядов: многие, пришпорив лошадей, уехали вперед, другие отстали, чтобы двигаться с друзьями. Они ехали спокойно, сбившись группами, нарушив походный порядок и предаваясь непринужденной болтовне, словно и не войско это было вовсе, а веселая дружеская компания, собравшаяся как следует поохотиться целый день. Да и одеты все были кто во что горазд, словно вовсе не на войну собрались. Один только Стеф Эразм надел свой воскресный костюм. Он оказался в отряде единственным, кто нарядился более или менее формальным образом. Объединяло их только одно: желто-зеленые кокарды. Хотя и здесь каждый проявил свой собственный вкус: один прицепил кокарду на шляпу, другой – на грудь, третий – на рукав. Они были фермерами, а не солдатами, хотя винтовочные чехлы у них были изрядно потрепаны от постоянного употребления, к патронташу на груди им было не привыкать, а приклады винтовок были отполированы до блеска частой лаской их грубых ладоней.

К середине дня отряд достиг берегов Тугелы.

– Вот это да, вы только гляньте! – присвистнул Шон. – В жизни не видел столько народу в одном месте.

– Говорят, там тыщи четыре, – заметил Карл.

– Сам знаю, что тыщи четыре. – Шон окинул взглядом военный лагерь. – Просто я не знал, что четыре тыщи так много.

Колонна двинулась по последнему спуску к броду под названием Роркс-Дрифт. Река здесь раскинулась широко; воду в ней, коричневую от грязи, на мелководье покрывала рябь. Открытые берега заросли густой травой. На левом берегу виднелась группа каменных зданий. В радиусе четверти мили от них лагерем расположилась армия лорда Челмсфорда. Ровнехонько, как по линейке, ряд за рядом выстроились палатки; между рядами, привязанные к кольям, паслись лошади. Не менее пяти сотен фургонов разместилось возле переправы, и все это пространство так и кишело людьми.