Когда пируют львы. И грянул гром

– Ведь папа приказал заниматься этим тебе. Разве можно держать их там весь день без еды и питья?

– Терпеть не могу клеймить скот, – пробормотал Гаррик. – Терпеть не могу… когда прижигаешь, они так жалобно мычат… ненавижу запах жженых волос и кожи, у меня от этого голова болит.

– Но кто-то же должен этим заниматься. Я не могу, мне надо ехать, готовить новый травильный раствор, бассейны уже почти пустые. – Шон уже начинал терять терпение. – Черт возьми, Гаррик, почему ты всегда такой беспомощный?

– А что я могу поделать? Что я могу поделать, если у меня одна нога?

Упоминание о ноге попало в цель – раздражение Шона сразу улетучилось.

– Ну ладно, прости. – Шон улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой. – Давай сделаем так. Клеймением я займусь сам, а ты подготовь бассейны. Возьми в помощь пару парней с конюшни, пусть погрузят бочки с раствором на тележку. Держи ключи от кладовой.

Он бросил на кровать рядом с Гарриком связку ключей:

– Ты должен закончить до темноты.

Уже у двери Шон обернулся:

– Гаррик, не забудь, надо заполнить все шесть бассейнов, а не только те, что возле здания.

Гаррик погрузил шесть бочонков раствора на двухколесную тележку и отправился вниз по склону.

Вернулся он задолго до темноты. Штаны его были покрыты темными пятнами от смолистого раствора, который затек и в единственный сапог. Когда он из кухни вышел в коридор, из кабинета послышался голос Шона:

– Эй, Гаррик, ну как, закончил?

Гаррик вздрогнул. Кабинет отца для них являлся местом священным – действительно святая святых Теунис-Крааля. Даже Ада стучала, прежде чем туда войти, а уж близнецы попадали туда только затем, чтобы получить наказание. Гаррик заковылял по коридору и открыл дверь.

Шон сидел в крутящемся кресле, водрузив на стол сапоги и аккуратно при этом скрестив ноги.

– Папа убьет тебя, если узнает, – сказал Гаррик дрожащим голосом.

– Не узнает, он в Питермарицбурге.

Гаррик оглядел кабинет, не решаясь войти. Он впервые по-настоящему видел эту комнату. Во время прежних визитов он думал только о предстоящем наказании и ничего вокруг не замечал. Единственная вещь в этой комнате, которую он изучил хорошо, – сиденье большого, мягкого кожаного кресла, на ручку которого он нагибался, подставляя заднее место плетке.

А теперь он рассматривал комнату. Стены до самого потолка были забраны панелями из темно-желтого полированного дерева. Потолок украшала изящная лепнина в виде дубовых листьев. По центру на медной цепи свисала единственная лампа. В камин из коричневого тесаного камня, где уже лежали поленья, поджидая горящей спички, можно было спокойно войти не нагибаясь.

На полке возле камина хранились трубки и табак в табакерке. Вдоль стены – стойка с ружьями и книжный шкаф с книгами в темно-бордовых и зеленых кожаных переплетах: энциклопедии, словари, книги о путешествиях, о сельском хозяйстве… и ни одной художественной книжки. На стене, прямо напротив стола, висела картина – выполненный маслом портрет Ады: художнику удалось поймать выражение безмятежности на ее лице; облаченная в белое платье, она держала в руке шляпу. А над камином, доминируя над всей обстановкой комнаты, располагалась великолепная коллекция рогов черного буйвола с их рельефными зазубринами и с широким размахом между концами. На ковриках из леопардовых шкур виднелись клочки псины.

В этом пространстве обитал мужчина. Присутствие этого мужчины чувствовалось во всем, в кабинете даже пахло Уайтом. Кабинет так же несомненно принадлежал ему, как и висящие на двери твидовое пальто и широкополая фетровая шляпа с двойной тульей.

Шкафчик рядом с сидящим Шоном был открыт, на верхней полке стояла бутылка бренди. Шон держал в руке бокал.

– Ты пьешь папино бренди? – с изумленным осуждением в голосе спросил Гаррик.

– А что, неплохое бренди, кстати.

Шон поднял бокал и посмотрел содержимое на свет. Потом осторожно отхлебнул, подержал напиток во рту, не торопясь пропускать его через горло. Гаррик смотрел на него с ужасом, смешанным с восхищением, а Шон не моргнув глазом проглотил напиток.

– Хочешь попробовать?

Гаррик покачал головой. Пары бренди поднялись к носу Шона, и глаза его заслезились.

– Папа тебя убьет! – снова сказал Гаррик.

– Сядь! – приказал Шон слегка подсевшим от бренди голосом. – Пока папа в отъезде, я хочу составить план наших действий.

Гаррик двинулся было к креслу, но по пути передумал – слишком болезненны были воспоминания. Вместо этого он присел на краешек дивана.

– Во-первых, – Шон оттопырил один палец, – обработаем раствором весь скот на ближнем участке. Я уже распорядился, и Зама с утра начнет его перегонять… надеюсь, ты наполнил все бассейны?

Гаррик кивнул, и Шон продолжал:

– В субботу, – он оттопырил второй палец, – на верхушке откоса подожжем траву, сделаем противопожарную полосу. Трава там чертовски сухая. Возьмешь нескольких человек, и начнете от водопада, а я с другого конца, возле Фредериковой лощины. В воскресенье…

Стоп. Шон вспомнил и замолчал. В воскресенье у него свидание с Анной.

– В воскресенье я хочу сходить в церковь, – быстро сказал Гаррик.