Когда Ницше плакал

«Итак, свершилось, — думал он. — Наконец со мною что-то происходит что-то настоящее, не просто измышления, но что-то в реальном мире. Снова и снова я представлял себе эту сцену. И вот теперь я чувствую ее! Теперь я знаю, что такое взять свою собственную судьбу под контроль. Это ужасно, и это прекрасно».

Он собрал вещи, поцеловал спящих детей и тихонько прошептал им слова прощания. Только Роберт проснулся, пробормотал: «Папа, куда ты?», но моментально уснул снова. Это было на удивление безболезненно! Брейер изумился тому, как он, чтобы защитить себя, заморозил все чувства. Он взял чемодан и спустился по ступеням в кабинет, где провел все утро за составлением длинных инструкций фрау Бекер и трем терапевтам, которым собирался передать своих пациентов.

Стоит ли ему писать объяснительные послания своим друзьям? Он колебался. Разве не наступило время порвать все связи с прошлой жизнью? Ницше сказал, что новое «Я» должно быть построено на пепелище старой жизни. Но потом он вспомнил, что сам Ницше продолжал переписываться с некоторыми своими старыми друзьями. Если даже Ницше не мог жить в полнейшем одиночестве, зачем ему требовать от себя больших жертв?

Так что он написал прощальные письма самым своим близким друзьям: Фрейду, Эрнсту Фляйшлю и Францу Брентано. Каждому он объяснил, что подвигнуло его уйти, прекрасно при этом понимая, что все эти причины, изложенные в коротенькой записке, не казались достаточными или понятными. «Поверь мне, — убеждал он каждого из них, — это не легкомысленный поступок. У меня есть серьезные основания для таких действий, и я все вам расскажу позже». Перед Фляйшлем, другом-патологоанатомом, получившим серьезное заражение во время вскрытия трупа, Брейер чувствовал себя особенно виноватым: многие годы тот мог обратиться к нему за медицинской и психологической помощью, и теперь он отбирал у друга эту возможность. Перед Фрейдом, который зависел от него, получая не только дружбу и профессиональные советы, но и финансовую поддержку, он тоже чувствовал себя виноватым. Зиг, конечно, очень любил Матильду, но Брейер надеялся, что со временем друг сможет понять и простить его решение. К своему письму Брейер приложил отдельную записку, в которой Брейеры официально соглашались взять на себя все долги Фрейда.

Он плакал, спускаясь по ступенькам дома на Бекерштрассе, 7 в последний раз. Пока районный Dientsmann бегал за Фишманом, Брейер задумался, уставившись на латунную табличку, прикрепленную к двери парадного входа: ДОКТОР ЙОЗЕФ БРЕЙЕР, КОНСУЛЬТАНТ — ВТОРОЙ ЭТАЖ. Когда он в следующий раз окажется в Вене, этой таблички уже не будет. Не будет и его кабинета. О, гранит, кирпичи и второй этаж никуда не денутся, но это уже не будут его кирпичи; из кабинета скоро исчезнет любое напоминание о его существовании. Он испытывал такое же чувство всякий раз, когда навещал дом, где жил в детстве, — маленький домик, от которого веяло как чем-то очень привычным и знакомым, так и крайне болезненным равнодушием. В нем жила уже другая сражающаяся за жизнь семья; возможно, там был еще один мальчик, подающий большие надежды, который много лет спустя станет врачом.

Но в нем, Йозефе, необходимости не было: он будет забыт, место, которое он занимал, будет поглощено временем и существованием других. Через десять-двадцать лет он умрет. И умрет он в одиночестве: не важно, кто в этот момент находится рядом с нами, ведь умираем мы одни.

Он пытался подбодрить себя, думая о том, что, если человек одинок и не связан никакими обязательствами, он свободен! Но когда он забрался в фиакр, бодрость эта уступила место ощущению подавленности. Он окинул взглядом другие дома на своей улице. Интересно, за ним кто-нибудь наблюдал? Не облепили ли его соседи все окна? Они, вне всякого сомнения, знают о том, что здесь происходит судьбоносное событие. Узнают ли они об этом завтра? Будет ли Матильда при помощи своих сестер и матери выбрасывать его вещи на улицу? Он слышал, что взбешенные жены способны на такое.

Первой его остановкой стал дом Макса. Макс не удивился его приезду, потому что днем раньше, непосредственно после прогулки по кладбищу с Ницше, Брейер по секрету сообщил ему о своем решении покинуть Вену и начать новую жизнь и попросил заняться финансовыми делами Матильды.

Макс снова настойчиво пытался убедить его не совершать этот необдуманный поступок, не разрушать свою жизнь. Но усилия его были тщетны; Брейер твердо стоял на своем. Наконец Макс устал и подчинился решению своего шурина. В течение часа мужчины рылись в семейной финансовой документации. И все же, когда Брейер собрался уходить, Макс вдруг вскочил и закрыл дверной проем своим мощным телом. Какое-то мгновение, особенно когда Макс развел руки в стороны, Брейер всерьез думал, что тот собирается применить физическую силу и не дать ему уйти. Но Макс просто хотел обнять его. Голос его дрогнул на словах: «Что, в шахматы сегодня не играем? Моя жизнь никогда не станет такой, как прежде, Иозеф. Я буду жутко по тебе скучать. Ты был моим самым лучшим другом».