Когда мы состаримся

Она и правда была красива. Живые, блестящие глаза, цветущее румянцем смуглое лицо, алые чувственные губы, тонкие стрельчатые брови — всё дышало такой дерзкой прелестью, что казалось, не одни эти свечи, а все светильники, какие только есть в доме, именно её и должны освещать.

Поодаль, в полутьме, у другого конца стола примостился на скамье Лоранд, попросивший подать себе вина — скорее чтобы не сидеть в полной праздности, нежели из желания отведать жалкой местной кислятины.

На камышовой циновке у стойки спали на полу разносчик-словак, торговавший образками, и странствующий подмастерье. За стойкой ожидал приказаний заспанный, взлохмаченный корчмарь, который охотней всего прислуживал таким вот гостям: и еду и питьё — всё с собой возят.

У Лоранда было довольно времени рассмотреть её милость, чья карета доставила его сюда и под чьим кровом, по всей вероятности, придётся теперь жить.

Весёлое и доброе, наверно, создание: каждым куском делится со служанкой и всё оставшееся кучеру передаёт. Знала бы, что рядом — незваный попутчик, и ему, наверно, предложила бы разделить угощение. Ничем, кажется, не озабочена, кроме как удовлетворить свой аппетит. Красивые белые зубы так и поблёскивают. Продолжая есть, налила она очищенной пшеничной палинки в оловянную тарелку, кинула туда изюму, винных ягод, посыпала сахаром и зажгла. Горячий этот напиток для здорового желудка очень полезный ночью в пути и прозывается «крамбамбули» в наших краях.

Едва трапеза окончилась, как дверь распахнулась и на пороге в надвинутой на глаза шляпе, с поднятым пистолетом вырос бетяр, остававшийся до поры до времени во дворе.

— А ну, под стол, под кровать, кому жизнь дорога! — крикнул он.

Спавшие на полу разносчик-словак и подмастерье, повскакав, кинулись к камину и залезли в дымоход, корчмарь затворился в погребе, служанка забралась под лавку. А бетяр ударом шляпы смахнул свечи со стола, так что залу освещал теперь только пунш, горевший в тарелке.

А это освещение зловещее, полупризрачное. Мертвенный отсвет от горящего сахара ложится на лица и предметы, обесцвечивая их. Румянец на щеках, пурпур губ, блеск глаз — всё пропадает: будто вставшие из могил страшные позеленелые покойники взирают друг на дружку.

Зрелище это заставило Лоранда содрогнуться.

Только что весело улыбавшаяся женщина стала похожа на выходца с того света, а целящийся в неё разбойник с тёмными провалами глаз и затенённым бородой лицом — на саму смерть.

На мгновенье, правда, Лоранду почудилось, будто два эти лица — лик мертвеца и лик смерти — усмехаются друг другу; но продолжалось это слишком недолго, а может, просто было игрой света и тени.

— Деньги на стол! Живо! — грубым голосом повелительно прогремел грабитель.

Женщина молча вынула кошелёк и бросила ему.

Грабитель жадно его подхватил и принялся обследовать содержимое при бледном свете спирта.

— Это что тут? — брезгливо спросил он.

— Деньги, — кратко ответила проезжая, старинным серебряном ножиком выстругивая себе зубочистку из куриной косточки.

— Деньги, деньги! А сколько? — рявкнул бетяр.

— Четыреста форинтов.

— Четыреста? — возопил грабитель, швыряя на стол кошелёк. — Разве за четырьмя сотнями я сюда приехал? Из-за четырёх сотен здесь околачиваюсь целую неделю? Остальное где?

— Остальное? — переспросила проезжая. — Остальное в Вене чеканится пока.

— Но-но, нечего шутки шутить, я знаю, что в этом кошельке две тысячи было.

— Что было, то уже сплыло.

— Тысяча чертей! — заорал грабитель, хватив кулаком по столу так, что пламя в тарелке взметнулось вверх. — Ты оставь эти шуточки! Не дальше как позавчера в кошельке было две тысячи от продажи шерсти на дебреценской ярмарке. Куда всё девалось?

— Иди, посчитаем, — сказала женщина и ножиком стала постукивать себя по пальцам. — Двести — скорняку, раз, четыреста — за чепец, два, двести — шорнику, триста — лавочнику, триста — портному, двести на гостинцы ушло… считай сам, сколько осталось!

— Чего тут считать, деньги мне подай! Уймища денег была, где они?

— В Кёрмеце, на монетном дворе, сказано тебе.

— Хватит шутить! Примусь обыскивать — иначе запоёшь, — пригрозил разбойник.

— Иди, хоть всю карету перерой. Что найдёшь, твоё.

— Зачем мне карета, тебя вот обыщу!

— Что? — вскричала женщина, сдвинув брови свирепей фурии. — Попробуй только!

И всадила ножик в столешницу чуть не на вершок.

— А что ещё дашь? — сбавляя тон, спросил грабитель.

— Ещё? — сказала собеседница, откидываясь капризно на спинку стула. — Чёрта лысого не хочешь?

— А вон браслетик у тебя на руке.

— На! — воскликнула женщина, снимая браслет со смарагдом и швыряя на стол.

Грабитель взял, стал рассматривать с видом ценителя.

— Сколько такой может стоить?

— Я в подарок получила, тебе выпивку поставят в первой же корчме, в какую завернёшь!

— А вон ещё колечко красивое блестит на пальчике.

— И пусть блестит!

— Сдаётся мне, оно, того гляди, соскользнёт.

— Не соскользнёт, потому что не отдам!

В тот же миг грабитель схватил её за руку, в которой был нож, крепко сжал запястье и, пока она, визжа, пыталась высвободиться из тисков, сунул пистолет ей прямо в рот.