Когда мы состаримся

— Ну-ну, не дуйся, старина, — смягчился Лоранд, привлекая меня к себе. — Неужели мы ещё сердиться будем друг на друга, этого только не хватало. Ты в моё положение войди. Столько забулдыг, пьяниц безбожных сюда поназвал, не зная, что ты с маменькой приедешь. И все они, заметь, добрыми приятелями были мне эти десять лет, радость и горе со мной делили; что же мне теперь, сказать им: ступайте с богом, ко мне маменька приехала? И с постной миной до утра с ними сидеть я тоже не могу. Так что к утру все мы перепьёмся, с ног меня вино не валит, но голова после него тяжёлая. И мне просто нужны эти несколько часов, о которых я тебя прошу — чтобы проспаться и с ясной головой явиться перед нашими бедными домашними. Объясни им!

— Они и так знают и до завтрашнего дня не будут о тебе допытываться.

— А, ну тогда, значит, мир, старина.

Увидев, что мы объяснились и трясём друг дружке руки, общество тотчас нас обступило, и поднялся такой гвалт, что я по сю пору ума не могу приложить, кто и о чём там говорил. Помню только, что Пепи Дяли всё цеплялся ко мне, завязывая разговор, но я каждый раз тут же начинал спрашивать близстоящего: «И долго вы здесь собираетесь пробыть?» — или: «Как вы себя чувствуете?» — и тому подобную чепуху.

Тем временем посередине зала накрыли длинный стол, расставили вина, внесли дымящиеся, аппетитно пахнущие блюда; мезетурские цыгане-скрипачи затянули в коридоре свою заунывную, и все стали усаживаться.

Меня посадили во главе стола рядом с Лорандом.

Слева от него сидел Топанди, я — справа; возле меня — Пепи Дяли.

— Ну, старина, сегодня-то ты, надеюсь, выпьешь с нами, а? — подзадорил меня Лоранд, приятельски обнимая за шею.

— Нет, Лоранд, ты же знаешь, что я не пью вина.

— Никогда? Даже сегодня не выпьешь? Даже за моё здоровье? А?

Я поглядел на него. Что это ему не терпится сегодня меня подпоить?

— Нет, Лоранд. Ты ведь знаешь: я дал обет не пить вина, а честный человек держит своё обещание, даже самое абсурдное.

Не забуду взгляда, который он на меня бросил.

— Ты прав, старина. — И он потряс мне руку. — Честный человек держит обещание, даже самое абсурдное…

С какой серьёзностью повторил он это! С каким зловещим хладнокровием посмотрел сидящему рядом Дяли прямо в глаза… А тот улыбался. Эти красивые, по-девичьи пухлые губы так приятно умели улыбаться.

— Слышал, Пепи? — ударил его Лоранд по плечу. — Мой брат не пьёт вина потому, что честный человек держит своё обещание. И правильно, Деже! Дал — будь хозяином своего слова!

Дальше пошла гульба.

Не совсем обычная штудия трезвым взглядом понаблюдать такую ночную попойку, эту своеобразную божественную комедию, коей все — невольные участники, а ты — единственный непьющий зритель и критик.

Первое действие открывается тостами. Все, кого ни наделил господь ораторским даром (а кого не наделил в этой стране?), подымают свой стакан, просят тишины (это поначалу, а потом громогласно долго её требуют) и со значительным видом произносят значительные фразы. Одни расцвечивают их витиеватостями, другие — цитатами из классиков, третьи берут пафосом, четвёртые — юмором (хотя первыми смеются сами), но все одинаково оканчивают звонким чоканьем, объятиями и поцелуями под приветственные клики и перекрывающий их медноголосый туш.

Потом начинаются речи пострастнее: бурные излияния патриотической скорби. Умы воспламеняются, каждый осёдлывает своего любимого конька и знай его подстёгивает. Агроном, артист, помещик, дамский угодник — все распространяются о своём без соблюдения каких бы то ни было правил благородной конверсации,[159] предписывающих выжидать, пока кончит другой; все кричат наперебой, пока наконец верх не одержит тот, кто затянет грустную песню. Остальные подхватят, и вот уже вся зала тянет, уверенная, что нигде в мире не поют складнее и красивей.

Стол тем временем быстро заполняется пустыми бутылками.