Когда мы были людьми (сборник)

Наступило двадцать второе сентября, день шахматной встречи. Что-то есть в этих повторяющихся числах мистическое.

Как назло, у жены подпрыгнула температура. Но я знал, что пойду, просто надо было поделикатничать. Утешаю, утешаю себя. Иной раз врем мы на пользу.

– Пойду! – потоптался я у кровати и поправил край простыни.

– Иди, а я в это время… того…

– Что в это время?.. – Слово, которое мы никогда не произносили, было опущено. Но оно толкалось в голове. Слова всегда притягивают за собой события.

– Нет, с тобой ничего не случится! Я приду с бабками, с капустой, с маней-маней, и с понедельника мы махнем на побережье Мертвого моря.

– Настоящего, мертвого, – криво улыбнулась Лена.

– Что ты, что ты? Я останусь.

– Нет, иди, иди! – запротестовала она. – Если что, ведь телефоны есть, всюду есть. Давай!

Я побежал в замок к людоеду Володе, к моему другу, бывшему другу Володи Синеву.

Он уже ждал. В костюме с иголочки. Такие искрящиеся костюмы я видел только в кино. И на стеклянном столике в игровой не было «Наполеона», паюсной икры. Стояли только две кофейных чашечки цвета фуксий и запотевшая бутылка боржоми.

Володя поднял руки, потом крепко обнял меня. Это было неожиданностью. Он был возбужденный, наверное, тоже ночь не спал. Мы притронулись к кофе и сели. Тут Володино возбуждение улетучилось, оно перешло ко мне. Я взглянул на четыре ряда шахмат и ужаснулся: «Сегодня я проиграю!» Шахматы показались мне холодными пиками. И их полированное дерево больше походило на металл.

«Если проиграю – все полетит в тартарары, – решал я. – Что тогда? Ждать чужой смерти? Или самому кинуться с моста?» Я вспомнил розовое, юное личико Нади. После этого она всегда розовеет. Куда от нее, зачем? Кинусь с моста. Но ведь что-то надо делать.

Я уже делал, я уже прохлопал две пешки и одну ладью. Слюнтяй! Тут взгляд мой зацепился за волосатую кисть руки Володи Синева. Кисть была вялой, нарочито равнодушной. Подрагивал лишь указательный палец. Чуть-чуть, чуток клевал. Этого было достаточно, чтобы я понял: соперник – тоже на пределе. Он боится.

Злость все же иногда меня выручает. Я ярил себя: «Почему это как из рога изобилия на него сыпятся все материальные блага мира? За какие заслуги перед нищим человечеством?! Он ассигнации разве только с медом не кушает. Все кругом – роскошь и благолепие. И все – почти честным путем. Удиви-тель-но! Именно честный путь злил лютее. На селедке разбогател. Кто – на водке, кто – на селедке.

А мне? Неужели мне до гроба зябнуть таким аппендиксом, слепым отросточком, есть с чужих тарелок, а то и вовсе голодать? Париться на огороде, тяпать картошку, давить жука?! Бррр!..»

И тут я вспомнил. Как в книге Дюма «Три мушкетера» д’Артаньян использовал роковое фехтовальное движение, которому его научил отец, я вспомнил то, чему научил меня бомж на железнодорожной станции за бутылку паленой водки.

И шахматные фигуры вновь стали легче, обрели теплую плоть. Ход конем! Его надо перенести сюда. В шахматах конь для того и существует, чтобы сбить неприятеля с толку, увести от сконструированной в мыслях дороги. Конь всегда сигает в сторону, как любовь – в форточку. Он – невероятен. И вот эту пешку надо подставить, пусть ее хлопнет. Пусть потешится! Указательный палец соперника опять дернулся, тупо клюнул по столу. Я вывел ладью на финишную прямую. Король его почти зажат, пищит, но не надо пугать. Наоборот, освободим проход, чтобы друг мой, маэстро, отвлекся и возликовал. Вот он – этот решительный ход, опять конем. После этого сопернику надо только сматывать удочки. Хенде хох, майн фройнде! Почти все фигуры Владимира Синева находились под обстрелом. Все фигуры, и король зажат. Все.

Тихим, вот же ехидна, голосом я произнес:

– Ваш ход!

Удачливый бизнесмен, недаром брал уроки, уже усек: крах!

Владимир Синев, тиран и Калигула, японский самурай, брат мой и враг мой, вынул из внутреннего кармана пиджака конверт, склеенный из бумаги марки «крафт», и просто, без слов, подал мне. Вполне естественный жест, которому нигде не учат. Володя таков. Он еще – английский эсквайр. Он сообщил, что ужина не будет, потому что после такой партии никому ничего не полезет в глотку.

– Я вызову шофера, чтобы он довез тебя до дома, – задушевно предложил эсквайр Синев. – А то не дай бог что-нибудь случится, страна-то лимония, сплошная хулигания.

Тут откуда-то взялась Наташа, которая жалостливо поглядела мне в глаза. Вот те раз, у куклы – жалость. Стоило ли меня жалеть, если цифра «10 000» перекочевала с зеленого сукна в мой плебейский карман?!..

Я опять погрузился в туман. Так слепит удача. Все же я понял, что я сам лепечу, что говорит мой язык. Отказывался от машины, от сопровождения.

Я не понимал – счастлив или нет. Усек одно – никогда уже не буду играть в шахматы. Клянусь, никогда! Я отказывался от любимых шахмат. Я богач и великан.

Я летел с долларовым, плотным конвертом домой. Начиналась новая жизненная полоса. Но она, увы, опять многовариантна. Или-или. Опять меня теребит в разные стороны. Фифти-фифти.

У подъезда моего дома попыхивала сизым чадом старенькая, исцарапанная, как и моя шахматная доска, машина «Скорой помощи». К кому она?.. К Лене, к Лексеевне – гипертоничке? К Лене? К Лексеевне?.. К кому?.. Ваш ход, маэстро! Улыбка, по крайней мере, пока отменяется.