Когда море отступает

Он достал из сумки оберточную бумагу, стал на колени, прямо на песок, лицом к морю, расстелил перед собой бумагу, разгладил ее ладонью, настелил на нее водорослей, а на водоросли аккуратно, в один ряд, положил самых жирных креветок. У Абеля широко раскрылись глаза от мучительного усилия понять, зачем рыбак это делает. Тивериадский рыбарь между тем накрыл креветки водорослями и, ловко завернув, протянул пакет озадаченному Абелю. Он насильно всовывал пакет ему в руки и все приговаривал:

— Да бери, чего там! Да бери, чего там!

Потом взвалил на плечо громадную свою сеть, корзину взял под мышку и, не оборачиваясь, мерно зашагал вверх по дюне.

VII

На Беранжере была блестящая, красная с черной отделкой кофточка и узкие черные пижамные брюки. Прическу она носила высокую. В том обаянии, которое придавал ей этот мужской костюм, было что-то двусмысленное. Абель взял газету и прочел голосом диктора:

— «Ношение брюк искажает женскую психологию и ведет к изменению отношений между полами».

— Какой идиот это сказал?

— Епископ Генуэзский.

— Извините, ваше преосвященство!.. Да, ты знаешь, кого нашли мертвым в садке Жауэна? Нет? Люцерну! Ратье! «Так, растак, распротак!!!» Бедный малый!

Абель живо представил себе Люцерну, его слегка презрительную манеру изображать мужика. Люцерна тогда разошелся. А между тем в этой самой зале, среди гостей, позванных на свадьбу, Люцерну караулила смерть, караулила его судьба — «роза на воле».

На улицу Восходящего солнца из боковой улочки вышел высокий, осанистый, элегантный господин со смуглым лицом и сединой на висках и подошел к ним.

— Пойдемте выпьем чего-нибудь, господин мэр.

— Не откажусь, моя прелесть. Ты нынче вырядилась пажом! Поглядите на нее! Нет, вы поглядите!.. Аннета! Спроворь-ка нам мускату.

Малютка была знакома со всеми мужчинами, все были с ней на «ты». И в то же время все относились к ней с уважением.

— Что-нибудь выяснилось относительно Ратье? — спросила она.

— У Жауэна в два часа ночи видели в окне свет. Но Жауэн ничего не слыхал. Жена его лежала с высокой температурой.

— Люцерна был забавный.

— Он догадался родиться от людей состоятельных, — присаживаясь, заметил еще один вервиллец, долговязый, костлявый, с морщинистым лицом.

— Здравствуй, Последний! — приветствовал его веселый мэр.

— Моя фамилия Вотье, — спокойно возразил вновь пришедший, который все никак не мог согнуть свои кости. — А кличка, правда, «Последний». «Последний» — кто? К вашему сведению, последний сопротивленец, вот кто я!

Правая рука Вотье была похожа на клешню омара; на этой руке у него не хватало трех пальцев: указательного, среднего и безымянного.

— По-моему, я уже сегодня видел вас с Беранжерой, — продолжал Вотье. — Понять нашу маленькую Нормандию не так-то просто. Разрешите, я вам объясню… Можно, господин мэр?..

— А для чего же у нас свобода слова?

— Вервилль — это поселок земледельческий и рыбацкий. Поселок консерваторов и католиков. Голож…ых земледельцев и рыбаков — восемь десятых, Остальные — рантье, околевающие с голоду, отставные, вроде бывшего капитана корабля, который пописывает статейки о новых странах, и торговцы… Эти, все до одного, пужадисты.

— Вроде Блонделя, — вставил Леруа.

— Блондель — пужадист не потому, что он торговец, а потому, что он рогоносец. Ну, еще несколько чиновников. Так вот, то, чем владеют все эти люди, вместе взятые, не составит и двух капиталов. Во-первых, состояния Жауэна. Дед Жауэн в двенадцать лет продавал газеты в Сен-Мало. Сын и внук разжились на устрицах и на войнах. Устрицы больше не идут. Гиблое дело. По крайней мере здесь, у нас. Жауэн завел разные новшества. В сорок четвертом все было разрушено. За это он получил кругленькую сумму возмещения. Ни дать ни взять его папаша двадцать лет назад. С сорок шестого года он почем зря начал скупать участки. Тогда никто в это возмещение не верил. И что же? В конечном итоге Жауэн — скоробогатей. Второй наш богач — владелица усадьбы. Она вдова, если это вас интересует. Но берегитесь: она уморила уже трех мужей! Разбогатели ее предки — судовладельцы еще в те времена, когда ваши предки перед своим переездом в Новый Свет ходили молиться в Гонфлер Божьей Матери-Заступнице. Состояние с течением времени порастрясли, но кое-что все-таки осталось. Доходы с земельного участка… Полсела в кулаке держит. Вы, наверно, ее видали — толстая, накрашенная, горластая, в белом платье. Это ее освободили шестого июня! Вот что такое Вервилль-сюр-Мер.

Перед знаком, воспрещающим стоянку автомобилей, остановилась небольшая машина. Из машины, бесстрастно показывая красивые ноги, вышла Валерия в пестром платье заокеанского фасона. Хозяин Арно присвистнул сквозь зубы. Валерия, подойдя, сняла черные очки. Малютка привстала, но Абель сделал ей знак не уходить. Рассматривая Беранжеру, Валерия прищурилась — ей словно хотелось, чтобы Беранжера стала уже. Она нарочно громко спросила себе молока и сделала недовольное лицо, когда хозяйский сын принес ей стакан.

— Что это у вас в молоке? — спросила она.

— В молоке? Что в молоке?

— Вот это!

— Как что? Пенка!

— Пенка?

— Пенка на молоке!