Когда иней тает

Я вернулся в сторожку. На поляне паслась лошадь. Дверь в сторожку была закрыта. Я услышал голос капитана. Он ходил по лесу и кричал:

— Май! Май!

Серна увела сына.

СТАРЫЙ ДЛИННОУХИЙ ЗАЯЦ

Товарищ мой был в большой печали. Он даже забыл изжарить отличные грибы, которые я собрал утром. Ему не сиделось в сторожке, и он все ходил по лесу, вереща, как серна. С собой он взял Миссис Стейк и ее козленка. Надеялся с их помощью подманить нашего Мая.

К обеду он вернулся, сел за стол и кинул на него шапку.

— Далеко увела, — промолвил он, сконфуженно поглядев на меня. — Во всем виновата проклятая коза. На кой она черт нам теперь?

Я промолчал.

— Коли нет больше серненка, она нам совсем не нужна… Как ты думаешь, может Мирка уйти из этих мест и увести Мая куда-нибудь еще?

— Не знаю.

— Ох! — вздохнул капитан.

Сторожка словно опустела. Комнаты полны света, но белые оштукатуренные стены как будто примолкли.

Капитан Негро перестал говорить со мной. Он напустил на себя сердитый, мрачный вид и занялся стряпней, ожесточенно гремя кастрюлями. Время от времени он подходил к двери, глядел в лес, произносил «гм» и с гордым возмущением возвращался на кухню, откуда доносилось шипение поджариваемых грибов. Таким манером этот старый черт хитрил с самим собой и со мной, стараясь представить дело в этаком виде: «Не понимаю, что это Май до сих пор не возвращается. Я ведь велел ему быть вовремя».

Когда грибы были готовы, он молча поставил их на стол.

— Мне не хочется есть, — сокрушенно заявил он и ушел на кухню.

Я встал, тихонько подошел к кухонному окну: Черный капитан сидел спиной ко мне и с большим аппетитом уплетал жареные грибы, выложенные на алюминиевую тарелку, бормоча что-то себе под нос…

Я вернулся в комнату. Не было смысла прерывать эту комедию. Капитан отличался буйным воображением, а так ему легче было пережить свою вину.

Вечером я сказал ему:

— Налей молока в бутылку и принеси мне.

Он вздрогнул, но не решился спросить, что я собираюсь делать.

Я положил бутылку в сумку и вышел. Капитан проводил меня до самого леса. В глазах у него был вопрос: «Что ты задумал?» Но он не смел задать его вслух.

Мне стало жаль его, и я сказал:

— Пойду искать Мая. Я уверен, ты нарочно позволил серне увести его. Да, нарочно! Чтобы я согласился убить ее. Чтоб у тебя было мясо!

Он поглядел на меня с изумлением и стал клясться:

— Провалиться мне на этом месте, если это так! Во всем виновата Миссис Стейк. Она заблеяла. Я привязал ее под скалой. И козленок заблеял. А Май стал метаться в загоне. Тогда, думаю, дай пущу козленка. Пустил, а Май #9632;се мечется…

— Ну да, и его ты тоже пустил, — перебил я, не желая слушать его оправдания. — Ладно, пока. Сиди дома.

— Какой у тебя план? — спросил он.

— Нет у меня никаких планов.

У меня на самом деле не было никаких планов, кроме одного замысла, на успех которого я тоже не слишком рассчитывал. Май прожил с нами около двух недель. И все это время мать навещала его почти каждую ночь. С того дня, как мы узнали об этих посещениях, серна приходила много раз. Мы с капитаном решили было прекратить эти встречи, но потом отменили это решение. Почему бы серненку не пососать материнского молока? Почему бы нам не попытаться приручить серну? Так она привыкнет к нам. Теперь надо было найти их новое обиталище. Май не забыл бутылку с молоком, а Мирка не зароет его в листья, так как он уже достаточно большой и может ходить с ней.

Я пошел вдоль гребня горы. Там было нечто вроде дороги или, вернее, аллеи старого-престарого парка.

Солнце потонуло за горизонтом, и красный диск его скрылся наполовину. За тяжелой зеленой лесной завесой небо лило потоки алого света. Отроги внизу переливались, исчезая в красноватых и маслянисто-зеленых оттенках. Это вечерние сумерки. Туда вечер приходит раньше и уходит оттуда позже, чем отсюда, с вершин. Вот круглая поляна, поросшая тысячелистником, диким чесноком и зверобоем. Посреди черной колонной торчит сожженное молнией дерево. Оно все, снизу доверху, обросло твердыми серовато-белыми грибами, будто струпьями.

Выбираю укромное местечко и останавливаюсь на полянке — слушаю, не бродит ли поблизости дичина. В это время серны пасутся. Потом иду на противоположную седловину. Я знаю, что там есть скалы, на которых осенью дневало стадо серн. Тропа идет понизу, опоясывая возвышенность с южной стороны. Посреди тропы торчит большой белый камень, а дальше поперек упало дерево.

Я иду не спеша, настороженно. Часто останавливаюсь и прислушиваюсь. Солнце совсем скрылось. Противоположная возвышенность, похожая на громадную лестничную ступень, залита холодным красноватым светом, словно под ней красные уголья, обливающие ее своим сиянием.

Вдруг вверху надо мной гремит оглушительный рев. Хриплый, звери но-дикий. В вековом лесу он звучит мощно и устрашающе.

Останавливаюсь на тропе и с улыбкой слушаю.

— Хаау-у?! — раздается еще раз.

В реве этом — полный ужаса вопрос.

Я по-прежнему стою неподвижно, даже дыхание затаил.

— Баф? Баф? — спрашивает самец-олень, уже спокойней.