Когда гремели пушки

Слышал я, что человек перед смертью может всю жизнь за одну секунду вспомнить. Ничего этого со мной не было. Только злость меня взяла и пот прошиб. Чуть шевельнусь — даст он очередь из автомата, и прощай, Трофим Дубовой. А не шевельнусь, — спустится вниз, увидит, что еще живой, и все равно добьет, как котенка. Главное — не знаю, сильно ли я ранен, смогу ли быстро вскочить и автомат вскинуть, чтобы хоть смерть с оружием в руках, как подобает солдату, принять. Автомат подо мной был. Упал я на него.

Лежу, а фриц все ниже спускается; уж до половины лестницы добрался. Стиснул я зубы, а в голове одни ругательства. Себя ругаю, что один вперед выскочил, товарищей — что отстали, а больше всего фрица, который жизнь мою забрать хочет.

«Вот тебе, — думаю, — Трофим, и день рождения. Стал он последним денечком твоей жизни».

Вдруг остановился фриц. Опустил ногу, дернулся и опять ногу вверх потянул. Опять попробовал опустить и снова вверх подался. Потом, не спуская с меня глаз, привалился спиной к лестнице и начал левой рукой позади себя шарить.

«Что бы значило? — думаю. — Чего он там ищет?»

А у фрица даже морда от натуги перекосилась и багровой стала.

Стиснул я зубы.

«Эх, — думаю, — только бы он на секунду отвернулся; попытал бы я счастья солдатского, может, и не сильно я ранен, смогу автомат поднять?..»

Шарил мой фриц, шарил позади себя, потом, не спуская автомата, начал глаза влево косить. Скосит и на меня глянет, опять скосит и опять на меня глянет.

Ну я, конечно, лежу, как труп, и одна мысль мозг сверлит: «Только бы отвернулся!.. Ну только бы на миг отвернулся… Показал бы я тебе, каков Трофим Дубовой…»

Подался фриц вперед, так что лестница затряслась, и пробормотал что-то, — верно, выругался по-своему. А сам глаз круглых от меня не отрывает и дулом автомата повел.

«Неужто, — думаю, — все-таки конец?»

Сколько времени он так на лестнице стоял, автомат на меня наставив, не могу сказать. Может, всего несколько секунд, да такие секунды часов тяжких длиннее.

Напрягся я весь… Вот смерть перед глазами. Смерть в рогатой каске немецкой. Сейчас из автомата огнем пыхнет, и конец… Понимаю это, а самого буравит мысль: «Неужели не выкручусь, неужели не обману?..»

Вдруг фриц опустил автомат и повернулся ко мне боком.

Рванулся я с пола отпущенной пружиной, подхватил автомат и с колена дал очередь. Автомат фрица лязгнул об пол, а сам он вывалился из плащ-палатки и кулем сполз вниз. А плащ-палатка так и осталась висеть на середине лестницы.

Поднялся я на ноги. Чувствую — колени дрожат, руки как ватные, и чердак весь ходуном ходит, словно бьют кругом из минометов.

Прислонился к трубе, дух перевел, стал себя ощупывать. Смотрю, рукав ватника распорот, а крови нет и боли нигде не чувствую. Выходит, даже не ранен.

И тут такая меня радость охватила, какой я до дня Победы больше не испытывал.

— Живой!..

Вот в самые глаза смерть заглянула, и все-таки обманул ее Трофим Дубовой. Правильное принял решение… Стою я, к трубе чердачной прислонясь, и нет человека счастливее меня. Рядом за железнодорожными путями фашисты, кругом бой идет, а я счастлив.

«Истинно, — думаю, — день рождения. Второй раз на свет народился…»

Слышу: сапогами по лестнице затопали и вваливаются на чердак мои товарищи. Увидели лежащего фрица.

— Ты его? — спрашивают.

— Я!

— Ну, туда ему и дорога…

И невдомек им, что здесь со мной приключилось.

— А вы чего отстали? — спрашиваю.

Они даже удивились.

— Никак нет! Мы следом за вами, товарищ сержант, шли. Может, с полминуты в нижней каморке задержались. Снайпер ихний там лежит. Снарядом его стукнуло.

Значит, все мое приключение продолжалось меньше минуты.

Перед уходом с чердака хотел я захватить плащ-палатку убитого фрица. Потянул ее с лестницы — не тут-то было… Зацепилась за что-то. Дернул сильнее — держится. Влез я на лестницу. Смотрю — гвоздь в перекладине торчит, а плащ-палатка за него петлей зацепилась. Понял я, почему фриц на лестнице остановился. Выходит, гвоздь жизнь мне спас.

«Э, — думаю, — подарочек это в день рождения. Возьму-ка его».

Вытащил я гвоздь саперными ножницами и положил в карман гимнастерки.

И порешили мы с ребятами этим гвоздем гроб Гитлеру заколотить. Ну, ты знаешь, Гитлер не стал нас дожидаться. Сам себя похоронил и гроба не оставил. И тогда в День Победы постановил я этим немецким гвоздем, который спас жизнь мне — русскому солдату, забить дверь в кабинет Гитлеру, в знак того, что закрыли мы — русские солдаты — навсегда дорогу войне…

Расспросил знающего человека, нашел этот самый кабинет. Дверь там была, как полагается, дубовая, тяжелая. Только стал я искать, куда бы вернее гвоздь свой запатронить, идет патруль. Ясное дело, забрали меня в комендатуру.

Комендант сначала очень сурово разговаривал. Кричал, посадить грозил, несмотря на такой день… Но, когда я ему все чистосердечно рассказал и гвоздь показал, смягчился.

Подумал и так мне говорит: