Кофе с перцем

Моя тетушка Бетюль ткала ковры. Ремесло это почти лишило ее зрения, наградив взамен горбом и шишками на руках. Но, как и двадцать лет назад, она садилась за работу рано утром, едва солнце успевало высветить пряжу. Я приходил позже и зачарованно смотрел за движениями ее рук, пытаясь угадать будущий узор. Вскоре глаза мои начинали слезиться от напряжения, а голова тяжелела. Тетушка же продолжала, чуть шевеля губами, свое дело и только посмеивалась, глядя, как я трясу головой, чтобы прогнать сон.

– Эй, – говорила она мне. – Не приманивай джиннов своей зевотой. Они придут и будут толкать меня под локоть. И я тогда возьму да ошибусь в узлах. Иди-ка ты вздремни!

Вместо этого я шел на кухню и делал нам с тетушкой крепкий чай. Я знал, что она не боится джиннов.

То, что сперва принял я в тетушке за чопорность и надменность, имело совсем другую природу. Бетюль была гордой, как все алевитки, и на равных разговаривала с любым мужчиной и любой женщиной. Чем ниже тяжелая работа и возраст склоняли ее спину, тем выше она держала голову, ни перед кем не заискивая, но и никем не пренебрегая.

Жаль, что я не могу толком рассказать тебе об алевитах, ведь мать скрывала от меня веру своей семьи, а неукорененному в традиции с детства сложно понять ее, даже несмотря на зов сердца. Если же ты сам захочешь узнать, то не спрашивай об алевитах у суннита, христианина или еврея. Наслушаешься разных небылиц, от которых будешь, пожалуй, плеваться весь день.

Я лучше расскажу тебе еще о тетушке Бетюль.

– Что такое Бог? – спросила она однажды вечером, уже отдыхая после работы.

Я молча пожал плечами, чувствуя, что вопрос она задает не мне, а себе, как бы желая выговориться, – вот как я сейчас. И действительно, тетушка вскоре продолжила:

– Что такое Бог? Видишь ли, страшно ошибиться в узлах и испортить узор только первые несколько лет. Голова все время занята рисунком и подсчетом рядов, но по мере течения времени руки и глаза так навыкают, что голова не поспевает за ними и только мешает. И приходится чем-то занимать голову, как занимают игрушкой младенца, отвлекая от груди матери.

Так я начала петь. Я знала мало песен, поэтому, когда перепела их все, начала сочинять новые. И вот это заняло мою голову крепко… Пока придумываешь одну строчку, в уме уже держишь вторую, чтобы поладнее сложить их друг с другом, да еще чтобы к третьей строчке сам смысл не потерялся.

А потом можно было петь новые песни и вспоминать, что подсказало тебе те строки: вот это – кошка звала котят, это дети во дворе подрались, а это цветок тюльпана, не завершив положенный изгиб, вдруг прервался, потому что моток красной пряжи закончился.

И меня становилось двое, из которых одна ткала, считала и пела, а вторая смотрела на тюльпановые поля и соседских ребятишек и ткала их в своем воображении. Но я была одно.

Через несколько лет голос мой иссох. А зачем придумывать новые песни, если ты не можешь их петь? Тогда я стала занимать свою голову мыслями, раздумывая над сутью каждой вещи. И какую бы вещь я ни взяла, всюду в конце цепи причин и целей ее вставал вопрос: а что такое Бог?

Голова работала лениво и, не в силах ответить на этот вопрос, всякий раз отбрасывала его. Но однажды я все же решилась потрудиться и найти ответ.

Я говорила себе: «Что ты задумала? Ты ведь не старейшина наш, деде Эрдал, прочитавший много книг и знающий обо всем! Как ты собираешься искать суть Бога?» И сама же себе отвечала: «Но разве тот Бог, о котором все говорят, – это Бог деде Эрдала? Нет, Он наш общий. И если Он так милостив, как о Нем говорят, то готов открыть себя каждому, не издеваясь и не прячась за девяносто девятью именами, которые простая женщина вроде меня и прочесть-то не может. И тайна Его не в знании сокровенного, а в соединении всех откровений. Ведь вот я, например, беру самые обычные мотки с пряжей, беру крючок и колотушку, пропускаю нити и вяжу узлы. Ничего сокровенного в этом нет, и даже за тысячу лет до меня, наверное, не было. Дело все только в том, как и в каком порядке соединяю я нити. Тайна есть в этом, а секрета нет».

Тетушка включила тусклую лампу, потому что уже стемнело.

– Так что такое Бог? – в который раз повторила она. – Я стала вспоминать все, что известно мне о Нем. Но все мои воспоминания были бесполезным клубком перепутанных между собой нитей, пока Бог не снизошел до меня и не разложил все мысли, подобно останкам птиц на четырех горах, и не призвал их Сам оживляющим кличем. И в тот же миг ответ, лежавший до того без дела на самом видном месте, стал ясен мне. Бог – это жизнь.

Разве не дает Он жизнь всему и не наказывает за прекращение жизни? Разве не в соединении с Ним задание наше? Бог тянет нас магнитом к себе, и даже когда не оправдываем мы Его надежд, Он прощает и вдыхает в нас жизнь новую, пока не исполним должное.

Отнимая жизнь у одного существа, Он печется об умножении жизней многих. Ты ведь знаешь, что, не будь волков, овцы расплодились бы так, что сожрали бы всю траву и все деревья и в итоге погибли бы от голода?