Кофе и круассан. Русское утро в Париже

И поэтому единственная моя мечта, надежда, вера, счастье, удовлетворение в том, что я все время буду возвращаться на эту землю. А уж мертвый-то я вернусь в нее наверняка». Читаешь и думаешь: «Господи, за что!» Конечно бы, он вернулся… Да он от нас, по сути, и не уходил…

Думаю, и Тарковский вернулся бы, хотя гадать трудно, да и не нужно. Ибо значение Тарковского в мировом, как и русском, искусстве определяет не гражданство. Некрасов в эмиграции ожесточился. Но все же незадолго до смерти написал теплое письмо в свою любимую «Юность», опубликовавшую его повесть…

«Мы не созданы для счастья, есть вещи важнее, чем счастье».

(А. Тарковский)

У самого входа на русское кладбище — могила писателя Владимира Емельяновича Максимова, главного редактора литературного журнала «Континент», самого значительного в послевоенной истории русской эмиграции. В начале 80-х он возглавлял «антибольшевистский блок», «интернационал сопротивления», базировавшийся в Париже, под штандартами которого проходили все антисоветские выступления тех лет. Поначалу он с радостью воспринял перемены в СССР, но после его развала выступил против демократов из команды Ельцина-Гайдара и стал постоянным автором «Правды».

В нашем последнем интервью, которое «Правда» начала публиковать в трех номерах незадолго до его смерти, я спросил Максимова: «Вы не жалеете ни о чем, вспоминая все эти акции «Интернационала сопротивления»? Ведь, так или иначе, они способствовали развалу СССР».

Он ответил так:

«Вы можете прочесть все мои труды, перелистать все изданные мной журналы и убедитесь, что я никогда не выступал против России. Я выступал против идеологии. Я считал, что это — единственный груз, который мешает России развиваться, становиться более великой, могущественной страной. Это была моя большая и трагическая ошибка. И о ней на старости лет я весьма сожалею. И все же я думаю, что, если бы нам шаг навстречу был бы сделан вовремя, обошлось бы без таких потерь.

Какой-то заколдованный круг в России. Человеческий материал все тот же. Даже лозунги те же. «Кто не с нами, тот против нас». Вот запугивают приходом фашизма. Но и Сталин также запугивал. И Ленин пугал, что вернутся старые порядки. Демократы во всем повторяют большевиков. И в частности, и в общем. Я не знаю, какой выход из положения…»

30 марта 1995 года, в парижском соборе Александра Невского состоялась прощальная панихида. Один за одним проходили люди у его гроба, кланяясь низко, по-русски. Я встал у его гроба на колени, будто по велению свыше. Я просил у него прощения за все и за всех тех, с кем волею судьбы оказался и в одной редакции «Правды», и в одной коммунистической партии. Из храма гроб с телом Владимира Максимова повезли на русское кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа. Так случилось, что гробовщиков не хватило — их было только трое, а из родственников успели к кладбищу подъехать только женщины. И я нес гроб Владимира Емельяновича к его последнему пристанищу, все еще не веря, что больше он уже никогда мне не позвонит и не спросит по своему обыкновению: «Ну, как дела? Что нового в России?»…

Литература эмиграции «третьей волны» — явление сложное. Лучшее, подлинно патриотическое в этой литературе останется жить надолго и придет к нашему читателю. Остальное канет в небытие.

Понимание того, что и белогвардейцы были не «вроде бы русскими», как в стихах Р. Рождественского о кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа, а русскими на все сто процентов, в России пришло. Это главное, ибо вместе с этим пришло осознание возможности союза русских по этно-историческому принципу в интересах зашиты русской государственности независимо от идеологических разногласий.

… Мне запомнилось, как мы стояли рядом у русских могил в Сен-Женевьев-де-Буа. Трое русских. Татьяна Борисовна рассказывала, как она, родившаяся и выросшая здесь, во Франции, и своим детям передала любовь ко всему русскому. Вроде бы формально они уже французы, у них — французские фамилии, а часто и имена. «Но кровь наша — сильная, — говорила она. — Россия к себе их, как магнит, притягивает». Да и ее отец вместе с Христофоровым воевал против красных в рядах Белой армии. Его могила тут же, в Сен-Женевьев-де-Буа. Но Татьяна Борисовна искренне была убеждена, что и красные, и белые просто не поняли друг друга, хотя и воевали, по сути, за одно и то же — за лучшую жизнь для народа России.