Код счастья

После школы я стал профессионально заниматься спортом — греблей на байдарках. Очень тяжелый вид спорта. Перегрузки нечеловеческие. Неспроста из всех спортсменов у гребцов самый большой объем легких — 7,5 литра. Это в два раза больше, чем у нормального человека. Спорт был хорошей школой жизни. Спорт для меня был еще интересен тем, что мы много путешествовали. С четырнадцати лет я постоянно куда-нибудь ездил, летал — то на сборы, то на соревнования.

Тренировал меня Владимир Константинович Долгов, замечательный человек, новатор, мощный организатор, тренер от Бога. Постоянным нашим местом жительства был город Краснодар, спортивная база «Труд» на Кубани. Мы жили в маленьких фанерных домиках прямо на берегу с туалетом на улице. Душа не было, мылись в речке.

В то время мне было семнадцать лет. Я жил веселой, интересной жизнью до самого проклятого дня в моей жизни... Рано утром сын тренера, как-то странно глядя на меня, передал мне телеграмму и быстро ушел. В телеграмме было всего лишь несколько слов: «Володя, срочно прилетай. Погиб твой брат Валентин». Прошло уже двадцать пять лет с того черного дня. Я пишу эти строки, и даже через толщу времени при описании этих трагических событий к горлу подходит комок, сердце невидимой холодной рукой сжимают боль и тоска.

Прочтя телеграмму, я уже ничего не соображал. Было ощущение, как будто какой-то злодей сначала кинжалом ударил мне в сердце, да не просто ударил, а несколько раз повернул кинжал, делая мои страдания невыносимыми. Вместе с ударом в сердце земля выскочила из-под моих ног, боль ужасная. Олег Филиппов, мой близкий друг, одел меня, собрал в дорогу, привез в аэропорт, купил билет, посадил в самолет. Я, ничего не соображая, как зомби, приземлился в аэропорту родного города, на автопилоте добрался до дома. Приехав домой, я по-настоящему познал, что такое смерть. Телеграмма о смерти брата — это был только первый удар. А всю боль я почувствовал уже дома. Поднимаясь по лестнице, я услышал нечеловеческий, звериный крик матери. Этот плач до сих пор стоит у меня в ушах. Нет ничего более страшного, чем рыдания мамы. Зайдя в дом, я увидел постаревшего, осунувшегося, поседевшего отца, глаза его были потухшие, полные слез. Вот она, смерть, вот она, запредельная боль.

Ближе Валентина у меня на земле никого не было. Мы росли с ним, как две половины. Он был лучшей половиной. В отличие от меня Валентин был очень собранным, правильным, надежным человеком. Я же, наоборот, был повесой, разгильдяем, к жизни относился очень легко. Почему-то я с детства решил, что о родителях будет заботиться Валентин, а я буду, как мотылек, порхать с цветочка на цветочек, наслаждаться жизнью, никакой ответственности, никаких забот. Я очень любил мечтать, много смеялся. Я рос очень легким, светлым человеком. Наверное, ни один старший брат не заботился о младшем с такой любовью, как мой.

И вот Б-А-Х... и все изменилось. Убитый горем ваш покорный слуга, страдающие родители и пустота. Мне не хотелось жить. Только забота о родителях удерживала меня на земле. Наверное, у обычных людей, когда погибает близкий человек, не возникает желания покончить жизнь самоубийством, но моя история совершенно особая. Валентин был действительно моей половиной. Попробуйте отрежьте у человека половину сердца, половину души, половину жизни.

Похороны прошли как в кошмарном сне. Три дня и три ночи я плакал не переставая. В первую ночь, когда тело Валентина еще находилось в доме, мне приснился сон. Я сижу в кресле, заходит улыбающийся брат и говорит мне своим добрым голосом: «Володя, не плачь, у меня все хорошо. Мне очень хорошо». Я проснулся, рассказал о сне родителям, и выяснилось, что каждый из нас увидел такой же сон, но легче от этого почему-то не стало.

Зима, холодно. Я не чувствовал ни холода, ни течения времени, ни запахов, никаких чувств, кроме адской боли. От боли я постоянно стонал, я не чувствовал тела, я не слышал звуков. Я не запомнил ничего, кроме одного — мерзкого эпизода во время поминок. Говорят, на Руси так часто бывает. Наши родственники, алкоголики, напились как свиньи и, когда они уже не понимали, где они находятся и что происходит, — давай петь песни. Я все это помню как сквозь сон, помню, как отец чуть не вышвырнул их из-за стола. Я видел, что людям абсолютно наплевать на мою боль, главное — нажраться, напиться. У алкоголиков на все есть отговорки. Когда отец начал высказывать им, что они поступают очень плохо, мой дядя, глядя бесстыжими пьяными глазами на отца, чуть ли не с обидой сказал: «Покойник любил петь песни, почему ты нам запрещаешь?». Даже не хочется вспоминать всю боль и страдания, которые мне пришлось пережить.