Код розенкрейцеров

С работой проблем не было. Он устроился по специальности на громадный элеватор, и, хотя не знал португальского, английского вполне хватало, поскольку тут присутствовали представители самых разных народов: от японцев до хорватов и немцев.

Встречались и русские. Их было не так уж и мало в бразильском мегаполисе. Русских было две категории. К первой относились такие же, как и он, участники и жертвы Гражданской войны, покинувшие Россию лет тридцать назад. По большей части злоба у этих людей сменилась меланхоличной грустью, когда речь заходила о стране отцов. Победа над Германией наполняла их сердца гордостью за отчизну, во всяком случае, они открыто не выказывали неприязни к большевикам. Правда, встречались и исключения.

Вторая группа была очень неоднородна и представляла собой пестрый конгломерат людей самых разных возрастов, покинувших СССР всего несколько лет назад в ходе Второй мировой войны. Они непрестанно вспоминали родную землю, причем с самыми разными чувствами. Многие попали за рубеж не по своей воле: были захвачены в плен, увезены в Германию на работы, по разным причинам оказались в немецких кацетах[1]. Эти люди не вернулись домой исключительно из страха перед возможными репрессиями. «Кто его знает, – говорили они, – будут там разбирать или не будут, как попал в плен. Будь я уверен, что все обойдется, завтра бы вернулся». Но такой уверенности никто дать не мог. Но, помимо попавших за кордон не по своей воле, встречались и другие – бывшие полицаи, разного рода мелкие чиновники, переводчики, служащие комендатур, просто рабочие, мобилизованные в строительные и вспомогательные части. Эти и вовсе ни о каком возврате не помышляли, справедливо полагая, что в лучшем случае их ждет Колыма.

У Коломенцева даже образовалось нечто вроде дружбы с одним из таких людей. Он работал машинистом на крошечном маневровом тепловозике, подтягивающем к элеватору вагоны с зерном. Звали его Терентием Косенко. Терентию было лет тридцать. Уроженец Мелитополя – он перед войной учился в Киевском университете, с началом боевых действий сбежал к деду на Полтавщину, чтобы не быть призванным в Красную армию, потом устроился в издаваемую немцами газетку корректором, так, во всяком случае, он рассказывал. После перелома в войне двинулся вместе с отступающими немцами на Запад. В Чехословакии чуть не попал в руки СМЕРШа, но ускользнул. Перебрался в Баварию, здесь очутился в лагере для перемещенных лиц и наконец решил покинуть Европу, завербовавшись в Бразилию. Когда с ним познакомился Коломенцев, Терентий уже прожил в Бразилии пять лет. Человек этот вызывал у Игоря Степановича противоречивые чувства: и притягивал, и отталкивал одновременно. Притягивал тем, что русский, более-менее образованный, с легким уживчивым характером, отталкивал же безапелляционностью суждений, бездумностью, не красило его и сотрудничество с оккупантами. Впрочем, Терентий отрицал факт добровольности, заявляя, что его насильно мобилизовали на работу в газету, как человека грамотного, учившегося в университете.

– Помню, – лениво рассказывал Терентий, когда во время обеденного перерыва они перекусывали захваченной из дома снедью, – еще до войны читал книжку про жулика, забыл, как его звали. Так этот жулик очень хотел поехать в Рио-де-Жанейро. Мечта у него, видите ли, такая была. Я, помню, тоже мечтал уехать в какое-нибудь подобное место. Мечты, мечты… И вот очутился здесь. В Рио можно съездить в любое время, да и бывал я там. Конечно, красиво, но и в Сан-Паулу, на мой вкус, не хуже. А сейчас, откровенно скажу, не нужны бы мне все эти пальмы и попугаи, домой охота. На ридну сторонку. Разве ж наши вишни да можно сравнить с их бананами, да хочь ананасами. Нискильки. Як гарно, выйдешь вичором на ливаду, приляжешь у кусточка… соловьи свищут, на небе звездочки.

– Чего ж ты уехал? – перебил его Коломенцев.

– Уж лучше здесь под пальмой, чем там под крестом березовым. И тепло опять же. Шубы не нужно. Женюсь вон на Терке. Знаете ее? Полька, в лаборатории работает. Пусть она католичка, но своя, славянская душа.

Разговоры о родине Терентий заводил постоянно, и не в этом ли была самая притягательная сторона общения с ним?

Как-то раз зашла речь о масонах. Коломенцев поведал, что много лет был масоном. Сначала в России, а потом в Харбине.

– А я про этих-то масонов вовсе ничего не знаю, – сообщил Терентий. – Помню только, у Толстого в «Войне и мире» Пьера Безухова принимают в ложу. Там еще какие-то обряды идиотские. Неужели до сих пор подобное сохранилось?

– Сохранилось, – усмехнулся Коломенцев. – Все почти в точности, как там описано. И стук в двери храма, и обнаженная шпага… Окровавленная рубашка… Словом, театральное действо.

– Тогда мне и вовсе непонятно, – прищурился Терентий. – Как же так? Если масонов считают столь серьезной, влиятельной организацией, опутавшей весь мир, если в ней состоят сильные мира сего, неужели эта бутафория не кажется им смешной?