Кочубей

– А с наказным гетманом Василием Леонтиевичем Кочубеем и женою его, Любовь Федоровною, тогда еще панночка наша не была за паном Чуйкевичем, да еще жива была и покойная, Царство ей Небесное, Анна Васильевна, знаете, что за Обидовским была.

Чернецы смотрели друг на друга в недоумении.

– Что ж, разве не знаете панов моих, они были в монастыре?.. Да Кочубея кто не знает! Наказной гетман, он как приедет в какой монастырь, так со всеми чернецами заведет дружбу, страх как любит чернецов, и грех сказать, набожный пан, вы не заходили к нему?

– Нет! – отвечал Никанор.

– Жаль, а он бы и на монастырь дал, и вы бы славно отдохнули в будинках, его первая радость разговаривать с чернецами, он, батюшки, пан добрый, милостивый и любит всяких богомольцев, а вас паче всех.

– Ну, когда так, отведи нас, брате, к твоему пану, подаст что на монастырь – Господь душу его спасет!

– Добре, батюшка!

Казак слез с лошади, взял ее за повод и, разговаривая, пошел вместе с монахами в Батурин.

Василий Леонтиевич и Любовь Федоровна были дома, Иван ввел чернецов в комнату Василия Леонтиевича.

Наказной гетман только что подписал поданные ему Генеральным писарем универсалы; радостно встретил он нежданных гостей, подошел под благословение монаха Никанора и, усадив в кресла, спросил:

– Откуда и куда Бог несет?

– Из святого Богоспасаемаго града Киева в свой монастырь!

– Ходили Богу молиться в Киев?..

– Так, гетмане, ходили Господу милосердному молиться.

– А что слышали в Киеве про шведов, в Киеве ли царь?

– В Киеве, а шведы, по слухам, близко от святого города.

– Горе, тяжкое горе Гетманщине!

– Господь Бог заступит: за грехи покарает, за милость Свою нас сохранит и помилует, вера в Бога всякого врага побеждает!

Вошла Любовь Федоровна, монахи встали, поклонились, Любовь Федоровна поцеловала руки обоих иноков, они ее поблагословили.

– Молимся Господу, да сохранит нас, да покроет нас Царица Небесная покровом Своим святым!..

– Так, ясновельможный гетмане, сила человеческая не страшна, когда мы будем веру иметь в сердцах наших.

Любовь Федоровна внутренне возрадовалась, услышавши, что чернецы называют мужа ее ясновельможным гетманом.

– О чем говорите?

– Просим у Господа защиты от врагов, приближающихся к Гетманщине.

– Мазепа в Киеве?.. Вы, батюшки, в Киев идете?

– Из Киева, Мазепа в Киев, – отвечал Никанор.

– И царь в Киев! – добавил Трифилий.

– Кто ж другой причиною, как не Мазепа, что шведы приближаются к Гетманщине, он же тайно писал к Карлу… вот и накликал гостей, царь ничего не знает про дела гетмана.

Чернецы молчали.

– Ты бы, Любонько, приказала приготовить вечерю для отца Никанора и отца Трифилия: они устали от пути.

Любовь Федоровна немедленно вышла сделать распоряжение об ужине для дорогих гостей, а Василий Леонтиевич поговорил еще с ними о войсках и крепости киевской, ввел их в свою писарню, попросил их остаться у него, поужинать и переночевать; путники благодарили за ласки Кочубея и его жену.

– Василий, сам Бог послал нам чернецов, чтоб мы открыли им измену Мазепы, говорю тебе, сам Бог послал их, нечего опасаться, завтра мы переговорим с ними!

– Сам Бог послал их, ты праведно говоришь, Любонько, но чернецы идут не в Киев, а возвращаются в свой монастырь, донос через них нельзя послать царю.

– Слушай меня, и все будет хорошо.

– Я слушаю тебя, Любонько!

– То-то. Отец Никанор разве не может пойти в Москву, поклониться московской святыне, а между тем все, что мы откроем ему про Мазепу, передаст боярину Ивану Алексеевичу Мусину-Пушкину, никому и в голову не придет мысль, что мы чрез чернеца известим царя про намерение гетмана изменить ему: сам хорошенько подумай, Василий, если уже мы положились донести, то кому другому вернее поручить это важное дело, как не чернецу Никанору, поручить можно казаку или своему гайдуку, скажешь ты, и сам себя погубишь, разве ты не знаешь, сколько тайных людей по всем местам, которые всякую малость доносят Мазепе, а иезуит Заленский с своею братиею… да наши же стены скажут про нашу затею гетману, если мы поверим донос кому-нибудь из своих.

– Твоя правда, Любонько, мудрое твое слово.

– Когда ж мудрее, так завтра все откроем чернецу Никанору.

– Добре, ей-же-ей, добре!

Назавтра иеромонах Никанор и монах Трифилий отслушали обедню в домовой церкви Василия Леонтиевича и, отобедав вместе с семейством Кочубея, собрались в путь. Любовь Федоровна подарила им по холсту и по два орляных полотенца, а Василий Леонтиевич дал два рубля в монастырь для поминания его.

– Знаю, что дни мои изочтены! – сказал Василий Леонтиевич и, словно предчувствуя это, просил их по смерти поминать его и молиться о прощении грехов; кроме двух рублей на монастырь он Никанору подарил еще ефимок.

Помолившись к образам и поблагодарив за хлеб-соль и за милости, путники взяли свои посохи, и Трифилий отворил уже двери… Любовь Федоровна сказала:

– Останьтесь, сделайте милость, переночуйте у нас, святые старцы, все равно, днем раньше или позже придете в монастырь, ни беды, ни греха в этом нет, а когда вы в нашем доме, так, видимо, в нем пребывает благодать Божия, останьтесь переночевать.