Книги: Все тексты

Такого под Благовещенском не нашлось — и, бросив трубку, полковник обхватил голову руками и завыл, упав лицом на столик купе.

Разумеется, НТВ не дало это в эфир. Жалко было живого человека… Но если бы не эта жалость, я бы, ей-богу, крутил и крутил этот сюжет для непомнящей себя страны, на одном конце которой — пьяные влежку во время уборочной Витя, Петя и Коля; один телефон на село и одинокая мама полковника Тютькина, не дождавшаяся звонка от сына в свой день рождения, а на другом конце — сам этот полковник, в тельняшке и тоже под градусом — пятый год мочит «чехов»…

* * *

…Напрямую воззвать к общественности, уже зимой 2001-го, предложил мой добрый знакомый, по совместительству — известный писатель; вскоре текст уже пошел по рукам. Не стану делать вид, что мы не принимали в этом участия — дело касалось нашей судьбы; к тому же люди в телекомпании собрались пишущие, каждый сам себе Тургенев, и остановить этот стилистический перфекционизм удалось не сразу.

Наконец, утвердили окончательный вариант текста — и пошли за автографами. Признаться, имелось опасение, что «подписантов» будет немного: с НТВ к тому времени мало кто хотел контактировать. По меткому словцу Сорокиной, мы были как чумной барак.

Подписали, однако, многие, причем иные — весьма неожиданно для нас. Актера N, например, мы поначалу даже не собирались включать в список — знали как изрядного конформиста и полагали, что увильнет. Но кто-то сказал: надо дать человеку шанс. И N этот шанс использовал, своей подписью напомнив нам, что человек — галактика довольно малоизученная.

Наблюдать процесс подписания, отказа или рефлексий по этому поводу было невероятно интересно! Я был одним из почтовых голубей акции — и имел такую возможность. Мгновенно и прекрасно, без секунды раздумья, поставили свои имена под текстом Ахмадуллина и Приставкин, Джигарханян и Чурикова… Замечательный театральный режиссер, забытый нами в спешке, звонил и сам просил включить его в список. С юношеским пылом сказал «да» Александр Володин, и еще несколько раз, словно преодолевая расстояние между Москвой и Петербургом, крикнул в трубку свое «да».

Мой учитель и кумир юношеских лет, художественный руководитель МХАТа Олег Табаков прочел текст, шумно втянул в себя воздух и, поморщившись, сказал:

— Витек, мне ж Волошин помогает с театром…

— Я пришел не к директору театра, — ответил я, — а к гражданину России Олегу Табакову.

Это был удар ниже пояса. Мой любимый Олег Павлович крякнул, подтянул к себе лист, размашисто подписался — и, как мне показалось, с облегчением откинулся в кресле.

Список «подписантов» был впечатляющим, но, рискну сказать, не менее впечатляюще смотрелся бы список тех, кто подписывать письмо не захотел.

Мотивы отказа, как и их формы, были различны. Знаменитая актриса кричала в трубку «не впутывайте меня в это дело!». Она была пьяна, одинока и нуждалась в публике, поэтому я успел уже трижды попрощаться, а актриса всё кричала что-то про меня и мою говняную телекомпанию. Известный актер и худрук великого в прошлом театра отказал жестко и без объяснений. «Думайте обо мне что хотите», — сказал он. Что я и делаю.

Но были и другие отказы.

— Не обижайтесь, Витя, — сказал мне один большой музыкант. — Я не подпишу. Я ничего не боюсь, я клал на них и при советской власти… Но я только-только выбил в Кремле стипендии для своих студентов; если я подпишу, они перекроют мне кислород.

Чудесная актриса из ныне независимой балтийской страны, в прошлом звезда союзного значения, с нежным акцентом объяснила, что в случае подписания письма они просто не продлят ей российскую визу и сорвут гастроли.

Кто такие эти загадочные «они», разъяснил мне пожилой писатель, безукоризненный человек, гордость нации. Он просил у меня прощения и грозился встать на колени, чего я, клянусь, не перенес бы, потому что всю свою жизнь обожал его и буду обожать.

— Вы же знаете, — говорил писатель, — у меня благотворительный фонд…

Он помогал тяжело больным детям. Его лицо было пропуском в самые высокие кабинеты, его имя открывало финансирование — и какие-то крохи с федерального стола перепадали несчастным…

— Витя! — сказал писатель. — Если моя фамилия появится под этим письмом, все эти стальевичи-павлиновичи перестанут снимать трубку. Я просто ни до кого не дозвонюсь… Всё держится только на моем имени. Простите меня…

Мне не за что прощать пожилого писателя. Я люблю и боготворю его по-прежнему. Впрочем, может быть, и он, и музыкант, и актриса — ошибались? Может быть, никто не стал бы сводить с ними счеты за симпатию к оппозиционной телекомпании?

Допустим.

Но почему-то все трое — мудрые, знающие жизнь люди — были твердо уверены, что первые лица города и страны, все эти стальевичи-павлиновичи, не моргнув глазом, оставят всенародно любимую актрису — без гастролей, студентов — без стипендии, а тяжело больных детей — без финансирования, что в конкретном случае означало бы смерть.

Почему же лучшие люди страны были так в этом уверены?