Книги стихов

Я греза в хоре грез, когда Ты хор;

я воля Твоего стремленья к яви,

я закругленье звездной тишины

и властвую один в Твоей державе

над городом времен, где брезжут сны.

* * *

Нет, жизнь моя не просто час на склоне,

откуда я сорвусь вот-вот;

я дерево на сумеречном фоне,

из многих уст я при последнем стоне

навеки закрывающийся рот.

Меж двух тонов я краткое молчанье.

К звучанью непривычное звучанье,

смерть, вероятно, заждалась.

Но примирит обоих окончанье,

затрепетав.

А песня удалась.

* * *

Когда бы миру мне принадлежать,

где легче дни и где часы стройнее,

мой праздник был бы для тебя роднее

и рук я не боялся бы разжать,

Тебя поймать успевших наугад.

Тогда Тебя я расточал бы смело,

Ты безграничный клад.

В Тебя, как в мяч,

играл бы я, пока цело

пространство под облаками,

и, как ни прячь

Себя, вещь вещей, веками,

Тебя руками

ловил бы; клинок меж клинками,

я Тебя обнажил бы,

огонь Ты над огоньками,

окружил бы

Тебя я кольцом золотейшим,

над белой рукой чекан.

Тебя написать бы для стран,

которым простор Твой дан,

но изваял бы лишь великан

Тебя, Ты вулкан,

вихрь, самум, ураган.

Или Тебя даровал мне туман

однажды?

Мои друзья вдалеке.

С ними смеяться нет мне охоты.

Из гнездышка выпал Ты, желторотый,

едва шевелишь коготками; ну что Ты!

Птенец, в смертельном Ты столбняке.

(Затерян Ты у меня в руке.)

Хочешь Ты пить? Потрудись присмотреться!

Капля воды на пальце моем.

Слышишь, как бьются два наших сердца?

Нам страшно вдвоем.

* * *

Я нахожу Тебя во всевозможных

вещах, которым предан я, как брат;

Ты солнечное семечко в ничтожных,

в больших вещах великий Ты закат.

Играют вещи током сил безвестных,

в корнях произрастание чудес;

так убываешь Ты в стволах древесных,

а в сумрачных вершинах Ты воскрес.

Голос юного брата

Осыпаюсь, осыпаюсь.

Так песок между пальцев бежит.

Всеми чувствами просыпаюсь,

каждое каждым дорожит.

Тело пульсирует всюду.

Живу все еще невольно.

Особенно сердцу больно.

Оставь меня со смертью сам-друг.

Тогда освоить придется

страх, науку наук,

и мой пульс разобьется.

* * *

Бог, видишь, это Твой строитель новый,

питомец женщин, согрешить готовый.

Работа для него еще трудна.

В сложенье рук мирская ложь видна,

а левая рука не ладит с правой,

заботой движима или забавой,

другой руки не хочет знать.

Не может камня не напоминать

лоб круглый, схожий с валунами,

обточенными быстрыми волнами,

где небо со своими пеленами;

историей всемирной заклеймен,

времен

таить не смея перед взором

неумолимым, грозным приговором,

отягощен, в отчаяньи поник.

И новый лик окажется простором,

где свет невиданный, в котором

Твоя начнется Книга книг.

* * *

Завет нежнейший! Нам нельзя не зреть

с Возлюбленным в борении суровом,

Ты скорбь, влекущая к первоосновам,

Ты лес, пленяющий нас вечным кровом,

Ты песнь, пренебрегающая словом,

Ты тьма, Ты сеть,

где чувства не желают быть уловом.

Ты начинал великими делами,

с нас начиная вечный Свой закон,

и зрели мы с небесными телами

в питомнике необозримых лон,

где завершен Ты стройными хвалами

людей, архангелов, мадонн.

Дай отдохнуть размаху Твоему,

претерпевая молча нашу тьму.

* * *

Совместно, мастера и подмастерья,

Тебя, Корабль, мы строим день за днем;

наставник строгий нашего доверья

сто наших душ подобием преддверья

сочтет и новый преподаст прием.

Мы на лесах, дрожат леса под нами,

у нас в руках тяжелый молоток,

но некий час целует временами

нам лбы, повеяв к ночи над волнами;

я знаю: Ты его исток.

Бить молотком чем позже, тем труднее,

но мы Тебя отпустим только в час,

когда уверимся, что день погас,

и контуры Твои тогда виднее.

Ты больше нас.

* * *

Настолько больше Ты, что я на нет

схожу перед Тобой и быть не смею;

так темен Ты, что теплить не умею

перед Тобой мой малый свет;

волною-волею Твоею

мой день захлёстнут, смыт, отпет.

И лишь мое томленье, Твой сосед,

крылом Твой задевает подбородок,

как бледный ангел вне перегородок,

охочий до Твоих примет.

Исследовав миры средь блеклых лун,

где светом обернулась тьма ночная,

полетами пресытился летун,

но даль огненнокрылого иная

влечет. В сияньи белом он возник,

чтобы вглядеться в Твой тенистый лик,

не сдвинешь ли Ты брови, проклиная.

* * *

Тебя так много ангелов искало,

чья сила натыкалась на светила,

когда Тебя заря предвозвестила,

а творчество мое Тебя алкало;

Твое сиянье многих привлекало,

но мантия Твоя их отвратила.

Ты в золоте блистательном гостил

в угоду времени, чьи ритуалы

из мрамора, чьи высились порталы;

и, царь комет, включился Ты в хоралы,

явив Свое чело среди светил.

Растаял век и гостя упустил.

Меня ввергал Ты в сумрачные шквалы

и на руках эбеновых растил.

* * *

Жил Микеланджело, ревнитель гроз.

Из тамошних о нем узнал я книг.

Неимоверный человек возник

и произрос,

вдали безудержно велик.

Ему сужден эпохою возврат,

ценителю, хранителю утрат,

которые конец времен вернут;

один из всех, готов он ввергнуть гнет

грядущего в разверзшуюся грудь,

чтоб на былое посягнуть;

жизнь для него – подобие итога,

а все в едином – вечная подмога;

над жизнью Бог его привлек;

и ненавидит он и любит Бога

за то, что слишком Бог далек.

* * *

Италийская ветвь древа Божьего отцвела,

и плодов на ней нет;

тяжела

была бы она, но тому назад много лет

утомил ее цвет,

и бесплоден свод густолистый.

Там весной цвело Божество.