Книга живых

Но если ты казак по крови и духу, то судьбу не обманешь. И она привела его в Крым в его минуты роковые.

Тогда он стоял с казаками и спецназовцами на Чонгаре. Ездил по военным городкам украинцев. Истово призывал не допустить братского кровопролития.

И разгоряченные люди видели его, изможденного после многомесячного поста на Афоне. Он вставал между ними в черной рясе, с белой бородой и серебряным крестом в поднятой руке. А они смотрели в его горящие огнем очи и умолкали. Расходились в разные стороны.

Но, как говорится, было, да прошло. Казаки вернулись из Крыма по своим куреням. А он, иеромонах Анатолий, обогащенный еще и этим опытом, вернулся в монастырь, чтобы продолжить свой молитвенный подвиг.

Но не ложилось ему в монастыре. Не ко двору он пришелся. Показался братии слишком уж умным, а может, и слишком гордым. Ведь как ни пытался он выглядеть как все — тихим, простым, сирым и убогим, а не получалось. То ли казачья кровь его еще играла. То ли не выработалось смирение.

Спокойная, пожилая братия от души радовалась своему такому вот тихому житию и не забывала талдычить, что жизнь в монастыре — это рай.

А ему было скучно.

Ну и чуть что — «наушники» нашептывали игумену про него: «Оскоромился! Не то поел во время поста! Не так глядел во время службы на красивую прихожанку!»

А у него такое ощущение было от монастырских людей, как у Гулливера, вернувшегося домой из страны великанов. Все вокруг — маленькие. Лилипуты.

Ему бы в схиму постричься да засесть на старости лет в келье. Поучать братию и прихожан, как жить на свете. А он все рвется на свободу.

Так что с благословения владыки стал служить в церквях.

И вот теперь его волею оказался в этих краях.

II

«А дорога серою лентою вьется». И постепенно приближает их к Вешенской. Казаков вглядывается в мелькающие заборы, улицы и сравнивает эти места с Кубанью, где побывал недавно:

— На Кубани улицы станиц выстроены аккуратно. Одна за другою. В ряд. И называют их линиями. А здесь строились, похоже, как Бог на душу положит!

— Это потому, что там казаки селились организованно, полками. Остановится сотня на отведенном ей месте. И по команде, по плану начинает строиться на земле. А сюда, на Дон, люди приходили вольные. И жили на хуторах, кому как нравится… — пояснила Дарья.

— И откуда мы все знаем? — шутливо поинтересовался иеромонах.

— А я учусь в институте культуры! — гордо ответила девчонка.

— Так вы не местные? — удивился отец Анатолий.

На что из-за руля ответил Роман:

— Не совсем: я приехал сюда, в станицу, к дяде, Ивану Петровичу. Мы Ефремовы. Он уроженец этих мест. Но с детства тут не был. А потом, в девяностые годы, чего-то его потянуло сюда. На родину предков. Он построил усадьбу. И теперь живет наездами. Ну вот и я на каникулы приезжаю. Мы и встретились с Дарьей, — добавил «спартанец», чуть тряхнув чубатой головой…

— А мы, можно сказать, местные. У нас тут курень всегда стоял. И кто-нибудь жил из родных. Вот дед сейчас здесь живет. Я тоже сюда всегда из города на каникулы приезжаю, — сказала Дарья… — Мой дедушка — казачий генерал, — добавила она, и в ее голосе послышалась гордость за свою семью.

Отец Анатолий привычно уловил в ее правильной речи южнорусское гэканье.

Потянулись мимо улицы Вешенской. Отец Анатолий, который молча смотрел на пролетающие заборы, думал, продолжая сравнивать Кубань и Дон: «Тамошние казаки — выходцы с Украины, бывшие запорожцы, переселенные Екатериной Второй, сохранили свой обычай. Обустройство на новом месте начинают с того, что сажают сад, деревья. А в России первое, что делают, — ставят забор. С чем это связано? С менталитетом, наверное!»

Пролетели райцентр. И дорога потянулась среди сосновых посадок.

— А ведь сосны по идее тут расти не должны? — полувопросительно — полуутвердительно заметил Казаков. — Это ж степь. Сплошной песок и суховеи…

— Этот лес сосновый — насадной. Их во времена Союза рассаживали. Шолохов это дело предложил и добился такой программы…

— Вот оно как?! — удивился отец Анатолий. — Стало быть, руку приложил…

Все рано или поздно кончается. Кончился и асфальт, да так неожиданно. Километра за два до Новосоветской вместо твердого покрытия пошла гравийная насыпь, на которой «джип-широкий» загремел подвеской, зарычал, как козелок…

Чтобы не гробить подвеску, Роман съехал на обочину в песчаную колею, протоптанную такими же бедолагами-автомобилистами. Дальше они плыли в клубах мельчайшей пыли мимо обнесенного оградой большого кладбища. На него, судя по размерам, и переселилось в советское время население этой когда-то богатой и хлебосольной станицы. Впрочем, это произошло не только здесь, а по всей Руси великой, которая много лет назад называлась Советским Союзом.

На подъезде к Новосоветской они увидели сиротливо стоящие посреди песчаной степи брошенные курени. Разломанные остатки заборов, проваленные крыши, торчащие деревянные остовы домов и покосившиеся останки хозяйственных построек говорили о многолетнем отсутствии хозяйской руки.