Книга судьбы

Роман получался о войне, не какой-то конкретной, а о сложной и непонятной, без линии фронта и боевых порядков. Где и за что воевали солдаты – ему было неведомо, но роман получался глубоким и захватывающим. Николаю Харитоновичу и самому уже было интересно, что будет дальше и как сложится судьба главного героя – лейтенанта Латаева. Имя и фамилию Бессонову тоже придумывать не пришлось, он как-то сразу ее знал, так же как и его прозвище – Прикол. Бессонов сам, не будучи фронтовиком и не имея к армии ни малейшего отношения, описывал технику, вооружение и тактические действия так, как будто всю жизнь только этим и занимался. Он точно называл наименования боеприпасов, терминология и команды были профессиональными настолько, что автору самому приходилось удивляться, откуда он это знает. Получались своего рода мемуары о том, чего в его жизни никогда не было.

Когда накатывал очередной приступ загадочных фантазий, Бессонов как бы впадал в транс, и рука сама едва успевала записывать фразы и предложения, непонятно откуда возникавшие в его сознании. Одно он мог сказать точно: мук творчества он не испытывал. Более того, не было даже мыслительного процесса как такового, а тем более планов и набросков будущего произведения. Просто рука писала – и все.

В тот раз, когда Николай Харитонович начал писать этот роман, он всю ночь провел за столом в непрерывной работе. Оказавшись не готовым к такому темпу, он писал на том, что попадалось под руку, вернее, под ручку. Бумажные салфетки, обрывки листов, старые черновики – все шло в работу. Ручка была хорошая, шариковая, с надписью «Закопане» – ему ее привез в подарок Кудеяров из командировки в Польшу. Бессонов едва успевал проставлять номера на исписанных листках, чтобы потом не запутаться.

Все прекращалось внезапно. Каждый раз Николай Харитонович с силой отбрасывал ручку и несколько минут сидел, не осознавая происходящего. Однажды он, глядя на не вовремя вошедшую жену, долго не мог сообразить, что это за женщина и откуда она тут взялась. По мере того, как приходила узнаваемость реалий обстановки, его начинала бить лихорадка. Вот и сегодня, трясясь от внезапно нахлынувшего холода, он лег на диван и прохрипел: «Оля…»

Услышав его слабый зов, немедленно вошла жена Ольга, держа стакан с горячим чаем в одной руке и стопку с коньяком – в другой. Она поставила стакан на табурет рядом с диваном, поднесла, как микстуру, стопку коньяка и вышла из кабинета. Через минуту вернулась с пледом в руках и заботливо накрыла мужа, старательно подоткнув со всех сторон. Затем задвинула плотные шторы, выключила настольную лампу и тихонько вышла.

Лихорадка постепенно проходила, и судороги, пробегавшие по телу, становились все слабее и реже. Николай Харитонович сел на диване, шумно прихлебывая, выпил чай с лимоном и без сил вновь упал на подушку. Сейчас ему было необходимо поспать несколько часов, как тяжелобольному после кризиса, а уж потом, набравшись сил, приняться разбирать исписанные листы и перепечатывать их на пишущей машинке набело.

Исправлений в тексте, за исключением орфографических ошибок, практически не было.

* * *

…Лейтенант Латаев сидел в курилке штабного модуля. Он болел. Помятое и опухшее, заросшее рыжей щетиной лицо несло на себе отпечаток глубокого похмельного страдания. Латаев, в принципе, был малопьющим, но вчера его понесло. Сказались более чем годичная усталость, близость долгожданного отпуска и полученный, наконец-то, орден – все пересеклось в одной пространственно-временной точке и вылилось в грандиозную пьянку. Официальным поводом был врученный под аплодисменты личного состава орден Боевого Красного Знамени. При этом аплодисменты были не меньшей наградой, чем сам орден. Они означали, что орден был по-настоящему заслуженный, в противном случае он вручался бы в гробовой тишине. Такое тоже бывало, и не так уж редко.

Орден висел на груди лейтенанта и дробно позвякивал, трясясь вместе с отравленным алкоголем организмом его владельца. Тяжелый похмельный синдром требовал немедленного излечения, но «лекарство» принимать было нежелательно.

Несмотря на то, что в «мероприятие» накануне было втянуто все командование батальона, сегодня субординация требовала соблюдения уставных армейских формальностей. Подчиненный должен был предстать перед очами начальства хоть и больной, но не пьяный.

Лейтенант ожидал вызова к начальнику штаба батальона для получения отпускных документов, чтобы назавтра убыть к месту его проведения, то есть домой в Союз. Завтра было еще не скоро, здесь, на войне, планов далее, чем на вечер сегодняшнего дня, не строили – и то не ранее обеда. Короче говоря, завтрашний день был за пределами обозримого, а пока лейтенант сидел на скамейке, тщетно пытаясь трясущимися руками прикурить сигарету.

Спички в дрожащих руках ломались одна за другой. Во вкопанной бочке-урне уже лежало полкоробка переломанных. Потерпев неудачу, Сергей поднял глаза, взгляд его с трудом поймал в фокус посыльного по штабу ефрейтора Иванова. Докопавшись до умной мысли в своем воспаленном мозгу, лейтенант поманил его пальцем.