Книга снов

Я уставился на Эдди: почему она называет Мэдди ледяной принцессой? Но это правда так и есть. Она оцепенела за прозрачным слоем застывших воспоминаний и обледенелых надежд.

Я слышу, как остальные уже обсуждают проекты обложки и текстов на клапанах для нее.

– Это девочка с пятого этажа, – говорит Эдди.

Я киваю и чувствую, что сердце готово выпрыгнуть из груди, оно вот-вот разорвется на части, больше всего мне сейчас хочется рассказать Эдди все. Но когда я пытаюсь подобрать слова, чтобы описать свои чувства по отношению к Мэдди, в голове не остается ни единой мысли.

Это как рана – я сам открытая рана, как смех, который ждет, чтобы его услышали, страстная надежда прожить всю жизнь с ней рядом и невыразимый страх жить без нее.

– Извини, – бормочу я. – Мне нужно выйти.

Когда я возвращаюсь из туалета спустя примерно тысячу лет или, может, пять тысяч Эдди стоит в кухне. И книга все еще у нее в руках.

– Через три дня у Мэдди день рождения, – говорю я. – И никто не знает, что она любит. А знать это очень важно. Как и в случае с папой.

Я смотрю на нее, она медлит, потом кивает и говорит:

– Я знаю, что он любит. И надеюсь, что он любит это так сильно, что вернется.

– Никто не знает Мэдди. Кроме разве что…

– Библиотекаря.

Я пожимаю плечами. Вся ситуация вдруг кажется мне дурацкой.

– Пожалуй, нам стоит съездить в Оксфорд, – говорит Эдди. – И вернуть книгу.

– Да, пожалуй. Я мог бы на каникулах, когда…

– Нет, Сэм. Я имела в виду не на каникулах, а сейчас. Поедем в Оксфорд прямо сейчас. К этому библиотекарю. В библиотеку Мэдлин. Давай просто поедем и выясним, что еще она любила читать.

Я смотрю на нее, вероятно разинув рот от удивления, а может, я похож на теленка, на которого обрушился дождь из котят и морских свинок, но, кажется, она предлагает это серьезно. Через три дня у Мэдди день рождения, а в ее врачебном дневнике нет почти никакой информации, и мое сердце все еще хочет выпрыгнуть из груди, рассказать и пропеть всем о том, что я испытываю, когда думаю о Мэдди.

– Что, прямо сейчас? – спрашиваю я. Может, она просто шутит. Очень зло шутит.

Эдди подбоченивается.

– Прямо сейчас, – отвечает она. – Давай просто поедем. Поищем Мэдди.

Она произносит это, и жизнь распахивает передо мной дверь и впускает в нее солнечный свет.

Итак, я кричу Скотту:

– Мы с Эдди едем в Оксфорд! Увидимся вечером, хорошо?

Скотт подмигивает Поппи, пожимает плечами и произносит с небрежностью почти четырнадцатилетнего:

– Само собой. Я пока здесь еще нужен.

Теперь солнечный свет струится из всех окон сегодняшнего дня.

Спустя двадцать минут Эдди встраивается в поток машин, едущих по дороге в Оксфорд. Погода снова на стороне пресловутых клише об Англии – заморосило.

– Твой отец никогда не походил на британский вечерний дождь, – вдруг произносит Эдди.

Я бросаю на нее быстрый взгляд. Она держит руль, не напрягаясь, но вперед смотрит сосредоточенно.

– Если сравнивать людей с погодой, то твой отец был бы… атлантическим штормом.

В животе начинает что-то гореть, а в груди образуется глубокая голодная яма. Еще, прошу я без слов. Пожалуйста. Расскажи о нем еще.

Уголок ее губ подергивается.

– Когда мы познакомились, мы особо не разговаривали. Казалось, что слова могут все испортить. Слова – как наждачная бумага, способны отшлифовать чувства до полного их исчезновения. Впервые я увидела твоего отца в одном из этих полуразрушенных зданий. Там и сейчас танцуют танго, и в то время я проводила там почти каждую ночь. – Она улыбается, и лицо ее становится прекрасным и беспечным.

– Когда я увидела его там, в полумраке, когда увидела его взгляд, а в нем одиночество, тоску и невероятное напряжение, которые он обратил ко мне нефильтрованными, так сказать, казалось, он показывает, кем был прежде и может стать в будущем. Он смотрел на меня так, словно только что увидел нечто перевернувшее всю его жизнь. И этим «нечто» оказалась я.

Она качает головой, будто сама не верит сказанному, и продолжает смотреть на дорогу, не на меня, ни одного взгляда в мою сторону, чтобы не повредить хрупкий ореол вокруг себя.

– Я волновалась, как будто оказалась на сцене. Мне было плохо, как бывает перед полетом на самолете. Голова кружилась от желания быть с ним рядом. Просто рядом. Смотреть на него, и чтобы он смотрел на меня. Даже если бы я хотела, я не смогла бы вымолвить ни слова. Меня словно парализовало от счастья и страха.

Она обгоняет автобус, который идет из аэропорта Хитроу в Оксфорд.

– У меня в квартире Генри всегда сидел на одном и том же стуле. Старый дизайнерский стул Имза, который мне подарил к новоселью один знакомый издатель лет двадцать назад. Сейчас я сижу порой в квартире, пялюсь на этот стул и разговариваю с твоим отцом, словно он до сих пор там сидит. Но это уже давно не так. Очень давно. А кажется, что было только вчера.

Сейчас ее глаза блестят, и не от света встречных машин.

– Что произошло? – спрашиваю я тихо.

Мне еще так много хочется узнать. Почему они не остались вместе? Я не знаю толком ни своего отца, ни Эдди, но кажется, будто они два значения одного слова.