Книга осенних демонов

Он поднял одну ногу, потом опустил ее и почесался рукой. Быстрым судорожным собачьим движением.

— Шерсть выпала, — произнес беспомощно. — И теперь холодно.

— У людей нет шерсти, — сказала Меланья — Они носят одежду. Я сейчас тебе дам.

— Еда была плохая, — произнес он. — Все болели, а я больше всех. Я стал человеком. Я стал человеком из-за плохой еды?

Меланья подумала, что он говорит все лучше.

— Так иногда бывает, — уклончиво ответила она. Он повернул голову.

— Нет. Не бывает. Может болеть живот. Можно даже умереть. Но так не бывает. Человек — это человек. А волк — это волк. Всегда. А я не так. Я немного человек и немного волк. Почему? Это ты так со мной сделала?

— Я была вынуждена, — прошептала Меланья.

— Понимаю, — безразлично произнес он. — Я слышал.

Она расстегнула сумку, вынимая одежду, которую купила для него. Белье, брюки, рубашки, свитера, ботинки. Все большое, наверное, даже слишком большое. Ведь она не знала, как он будет выглядеть.

— Брюки! — воскликнул он. — Это брюки. На ноги. Для человека. Еще есть носки и ботинки и… Столько слов! — Он потряс головой. — Они как муравьи. Муравьи в голове. Их так много и становится все больше. Зачем столько слов? Откуда они берутся?

— Были в плохой еде, — сказала Меланья.

— Я слышал, — произнес он.

Когда он неловко взял трусы, Меланье пришло в голову, что ей придется его всему научить.

Есть ножом и вилкой, ходить в туалет, оплачивать проезд в транспорте. Господи, научить всему! Мой мужчина сегодня летел самолетом и видел самолет!

Он держал трусы, вынутые из упаковки, но абсолютно не имел понятия, зачем они нужны. Будет ли он мочиться, проходя мимо деревьев? Будет ли гоняться за кошками? Как это все будет?

Она подошла с каким-то страхом. Большой, голый, по сути, чужой ей мужчина с трусами в руках. Взяла у него дрожащими руками трусы, присела на корточки и помогла вставить ногу в дырку. Она чувствовала себя странно. Очень странно. Это прикосновение было страшным, но и немного эротическим. Он разрешил надеть на него трусы, рассматривая ее, склонив голову и подняв брови.

Она помогла ему одеться. Было не так уж и плохо. Брюки он надел почти без ее помощи, но пуговицы стали проблемой. Кажется, он знал, что с ними делать, но пальцы отказывались слушаться. Когда они закончили с одеванием, он выглядел совершенно как парень. Спортивно одетый мужчина около тридцати лет, беспомощно и неподвижно стоящий посреди кухни. Он пытался ходить, осторожно, словно шагал по узкой шатающейся кладке, каждую минуту вытягивая в сторону руки для равновесия.

— Я высоко хожу, — с гордостью сообщил он ей.

Меланья наблюдала за ним, сидя на диване и поджав под себя ноги, переполненная какими-то странными чувствами — немного радостью, немного гордостью и немного чувством вины.

— Ты еще будешь ходить высоко, — сказала она.

* * *

Они возвращались домой. Меланья любила в машине думать, и ей было о чем. В ее жизни уже не было Лукаша. Она стала свободной. Преодолев страх и тошноту, вернулась на поляну. Если уж начинаешь, необходимо все закончить. Она была сильной. Имела Дар.

По сути, она была даже очень сильной.

Поэтому поняла, что нельзя оставлять дело на волю случая и вернулась на поляну, захватив с собой лопату и емкость с сухим едким натрием для чистки труб. Оттепель растопила большую часть следов. Поляна уже не была выкупана в снежном пухе, а стекала водой. За кустами можжевельника, которые прошлой ночью милосердно скрыли от ее глаз почти всю кровавую сцену, поверхность земли уходила на дно поросшего густыми кустами оврага. Там, на покрытом грязью и сухими листьями склоне, остались поломанные кусты малины, вытоптанная, изрытая земля и останки. Смешанные с грязью, втоптанные в сгнившие листья, совершенно нераспознаваемые.

На дне оврага, среди луж и грязи, Меланья повесила на сук куртку и выкопала яму. Под слоем земли и жижи в несколько сантиметров она надеялась найти промерзшую насквозь почву, но для этого было еще слишком рано.

Она копала яростно, футболка стала мокрой от пота, пар валил из-под свитера, как от загнанной лошади. Грязь, камни, корни.

Останки переносила на лопате, бросала их вниз и старалась на них не смотреть. Когда обрубала тонкие сучья яростными ударами заступа, что-то висевшее, запутавшись в ветвях — клубок намокших тряпок, но разбухших от чего-то тяжелого и гадкого, — глухо плюхнулось на землю.

Вниз.

Комок каких-то мягких желеобразных ошметков, неразличимых, облепленных листьями и грязью, перекатывающихся на лопате.

Вниз.

И засыпать белыми гранулами, которые растворялись под воздействием влаги, превращаясь в дымящуюся разъедающую пену. Вверху в мертвенно-бледном свете осенних сумерек страшно, издевательски каркали вороны, облепившие голые кривые ветки.

«Вороны кричат над Генри Ли…» [2]

Вниз.

Вниз.

Хуже всего было с лицом. Кусок черепа с носом, оскалившимися зубами и одним страшным белесым мутным глазом, глядящим в пустоту.