Читаем Книга образов полностью

не покорясь. Она же, просияв

улыбкой победительницы гордой,

его убила, дерзко затоптав

своею ножкой, маленькой и твердой.

Перевод Т. Сильман

<p>XIV. ЧАША РОЗ</p>

Ты видел ярость, видел драчунов,

когда клубком, что ненавистью звался,

они, рыча, катались по земле,

как зверь, настигнут роем пчел; актеров,

чей каждый жест подчеркнуто чрезмерен,

и павших лошадей, чей взор отброшен

и зубы скалятся, как будто череп

вдруг вылупился прямо изо рта.

Теперь ты знаешь, как забыть про все:

взгляни на чашу роз — на воплощенье

предельности бытийства и упадка,

отдачи без возможности отдаться,

отдельности, что хочет стать твоей:

предельностью тебя же самого.

Жизнь тишины и бесконечный взлет,

нужда в пространстве и пренебреженье

пространством, уменьшающим предметы,

почти без контуров, как без предела

все внутреннее — и душа и тело,

и освещающее самое себя:

нам что-нибудь знакомо так, как это?

Потом: что возникает чувство, если

касаются друг друга лепестки?

Потом: что открывается один,

как веко, а под ним — другие веки,

прикрытые в десятикратном сне,

смягчающем глубинные виденья.

Еще, и главное: сквозь лепестки

течь должен свет. Из тысячи небес

они процедят каплю темноты,

в чьем пламени курчавые тычинки

от возбуждения встают торчком.

Потом: движенье в розах — посмотри:

размах их жестов слишком мал для зренья,

кто б их заметил, если бы лучи

от них не разбегались по вселенной.

Смотри, как белая обнажена

и широко раскрылись лепестки —

Венера в раковине, не иначе;

и как алеющая, застыдившись,

к холодной наклонилась, и как та

бездушно отвернулась; как стоит,

холодная, закутавшись в себя,

среди все сбросивших с себя подруг

Как сброшенное и легко и тяжко,

оно как плащ, забота, бремя, крылья

и даже маска, — и все дело в том,

как сбрасывают: как перед любимым.

Чем только быть они не могут: разве

та, желтая, открытая, — не мякоть

сладчайшего плода, чья желтизна

пропитана вишнево-красным соком?

Не много ли — раскрыться для другой,

чьей безмятежный розовости впору

лиловый привкус горечи принять?

А та, батистовая, — чем не платье,

где теплое дыхание таится

с тех пор, как скинули его в лесной

прохладе утра, чтобы искупаться?

А эта впрямь опаловый фарфор,

как блюдечко китайское, хрупка,

вся в россыпи блестящих мотыльков,-

а та вмещает лишь саму себя.

И разве все они не таковы,

когда «вместить себя» обозначает:

и этот внешний свет, и дождь, и ветер,

терпение весны и беспокойство,

вину и утаенную судьбу,

и темень вечереющей земли,

вплоть до оттенков беглых облаков,

вплоть до неясного мерцанья звезд

внутри себя сполна сосредоточить.

Как беззаботные живые розы.

Перевод В. Летучего

<p>XIV. ЧАША РОЗ</p>

Ты видел двух гневливых, злых мальчишек,

горевших как в огне, сплетенных в узел,

что в ненависти по земле катался,

как роем пчел преследуемый зверь;

актеры, одичавшие фигляры,

израненные бешеные кони,-

такой из них торчал оскал зубов,

что вот-вот череп выскочит из пасти.

Но ты узнал, как обо всем забыть:

перед тобою чаши совершенство,

ее наполненность цветеньем роз:

вся исходящая существованьем,

себя нам не даря, но к нам склоняясь,

она живет, чтоб нам принадлежать.

Безмолвье бытия, всерастворенье,

пространство взято в долг — не то, другое,-

пространство, что вещам совсем не нужно,-

почти что неочерченность, безбрежность,

и всё — внутри, всё — редкостная нежность

и самоосвещенность до краев;

подобное — где можно повстречать?

Какое чувство возникает там,

где лепестки касаются друг друга?

Взгляни: один, как веко, приоткрыт,

а дальше, глубже снова дремлют веки,

они смежились и десятикратно

как будто чье-то виденье затмили.

Но вот сквозь этих лепестков завесу

проходит свет, притекший прямо с неба.

Они фильтруют каплю мглы небесной,

что жарко обжигает гроздь тычинок,

рождая в них желание подняться.

И в розах есть движенье — погляди:

в их жестах — малый угол отклоненья,

он был бы незаметен, но лучистость

расходится венцом по всей вселенной.

Взгляни на белую — она в блаженстве

широкими раскрылась лепестками,

как из воды восставшая Венера;

а та, краснеющая, смущена

и так легко к бесчувственной склонилась,

которая о ней и знать не хочет,

а там — совсем холодная стоит

среди расцветших и почти опавших.

То, что опало, — тяжко и легко,

оно — как плащ, как ноша и как крылья,

и, может быть, могло бы маской стать,

и опадает, как перед влюбленным.

Они могли быть всем: у этой, желтой,

вид кожуры, которая недавно

еще тугое тело облекала

плода с оранжево-кровавым соком.

А этой расцвести так было трудно,

что розовость ее — ей нет названья —

приобрела сиреневую горечь.

Батистовая — может быть, она

сорочкой нежной в платье затерялась

после того, как вместе их сорвали

в купальне одинокой на рассвете?

А эта здесь — опаловый фарфор

китайской чашечки, такой же хрупкий,

он мотыльками светлыми роится,

а в той — содержится она одна.

И все они наполнены собою,

ибо наполненность собою значит:

весь внешний мир, и дождь, и грусть,

и ветер,

весны раздумье, бегство и тревогу,

и зов судьбы, и мрак земли вечерней,

взлет облаков и их преображенье,

и дальних звезд туманное дыханье —

всё горсточкой в себе сосредоточить.

И вот оно лежит в раскрытых розах.

Перевод Т. Сильман

<p>XV. РАННИЙ АПОЛЛОН</p>
Перейти на страницу:

Похожие книги

Партизан
Партизан

Книги, фильмы и Интернет в настоящее время просто завалены «злобными орками из НКВД» и еще более злобными представителями ГэПэУ, которые без суда и следствия убивают курсантов учебки прямо на глазах у всей учебной роты, в которой готовят будущих минеров. И им за это ничего не бывает! Современные писатели напрочь забывают о той роли, которую сыграли в той войне эти структуры. В том числе для создания на оккупированной территории целых партизанских районов и областей, что в итоге очень помогло Красной армии и в обороне страны, и в ходе наступления на Берлин. Главный герой этой книги – старшина-пограничник и «в подсознании» у него замаскировался спецназовец-афганец, с высшим военным образованием, с разведывательным факультетом Академии Генштаба. Совершенно непростой товарищ, с богатым опытом боевых действий. Другие там особо не нужны, наши родители и сами справились с коричневой чумой. А вот помочь знаниями не мешало бы. Они ведь пришли в армию и в промышленность «от сохи», но превратили ее в ядерную державу. Так что, знакомьтесь: «злобный орк из НКВД» сорвался с цепи в Белоруссии!

Алексей Владимирович Соколов , Виктор Сергеевич Мишин , Комбат Мв Найтов , Комбат Найтов , Константин Георгиевич Калбазов

Фантастика / Детективы / Поэзия / Попаданцы / Боевики