Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу

Алина искоса глядела на него. Он стоял перед ней, мрачный и внешне бесстрастный, совершенно незнакомый Орлов, не тот, кем она увлеклась так пылко. И он не мог представить, что творится у нее в сердце. А в этом капризном непостоянном сердце ненависть разгоралась все сильнее, но… Странное дело, Алина чувствовала, как сквозь горячечный жар этой ненависти пробиваются прежние чувства. Ее вдруг безумно потянуло к нему. О, как не похож был сейчас граф Орлов на тех мужчин, что валялись у нее в ногах, целуя кончики туфель! Ему она сама готова была упасть в ноги и закричать: «Спаси меня, забери отсюда, тебе я готова быть даже рабой!»

Она всхлипнула. Подступил жестокий кашель. Алексей увидел, как с уголка побелевших губ стекает на точеный подбородок алая струйка. «Чахотка! – понял он. – Все, она погибла». Вытащив тонкий надушенный платок, Алексей бросился к Алине, но она вновь отпрянула:

– Не прикасайтесь ко мне!

И, обессилев, упала на кровать лицом вниз.

– О, – рыдала она, – как я ненавижу вас! И вы, мой палач, еще смеете читать мне нравоучения, словно занудный кюре!

– Да, – горько усмехнулся Орлов, – проповедник из меня плохой. Но я имею дерзость считать себя политиком. А политика, Алин, – не самое чистое дело. Вы ошиблись, ввязавшись в нее!..

До сих пор разговор шел на немецком языке, но после этих слов Алина длинно выругалась по-итальянски.

– И это говорите мне вы! Политика… Вы, которого я так любила! Чьего ребенка я ношу под сердцем!

– Что?! – Орлов побледнел. – Вы опять лжете?!

Алина приподнялась, подняла на него свои странные черные глаза и тихо, грустно усмехнулась…

Алексей молча развернулся и вышел.

*

– Она ничего мне не сказала, – докладывал возвратившийся в Москву Орлов Екатерине. – Она настолько привыкла менять имена и обличья, что, думаю, сама позабыла, как ее зовут, если только когда-нибудь знала.

– Что с тобой, Алексей Григорьевич? – вопросила вдруг императрица. – Побледнел, с лица спал. Будто что сделала с тобой эта тварь. Колдунья она и впрямь что ли?

– Ничего, – прошептал Алексей. – Гляжу я на тебя, государыня и думаю: все суета, все тлен… Что есть счастье? В чем оно? Были времена, не могла ты без нас, Орловых. Теперь, глянь, ни я не нужен, ни Гриша. Для чего все мы стараемся? Зачем мечемся? Хотел тебе послужить, Отечеству пользу принесть. Заманил в силки пташку и не жалел. А обернулось все…

– Ты в уме ли? – встревоженно разглядывала его Екатерина.

– Любила она меня часок, а я никогда не любил. Да и что есть любовь? Тот же тлен. Я, государыня-матушка, во всю свою жизнь одну любил, а она и не замечала.

– Замечала, – вдруг глухо отозвалась Екатерина.

Алехан вспыхнул, поднял голову. Но женщина перед ним была холодной и спокойной. Только красивые глаза взирали на Орлова сочувственно.

– Иди, друг мой, отдохни, – посоветовала она. – Устал ты. И богатыри устают. Забудь обо всем.

Алексей поднялся с места и раскланялся. Направился к двери. Царица провожала его взглядом.

В дверях Алексей обернулся, и жесткая усмешка вдруг скривила его красиво очерченные губы.

– А с бродяжкой вы уж помилосерднее, государыня! Она мне скоро дитя родит, неужто не ведаете? Себе возьму, сам воспитаю. Решение мое твердое!

И вышел.

*

К новому, 1776 году, двор вернулся в Петербург. Великолепный Зимний притягательно расцветился огнями изящных окон.

Екатерина вздохнула с облегчением – молодая столица была ей больше по сердцу. В Москве она скучала по отраде души – Эрмитажу. Теперь можно не скучать. А можно и прокатится по городу в санях. Зайти к благоговейно любимому Александру Невскому. Лавра… Лампадки над мощами святого, молитвенное пение… Помолилась, горячо, от души. Теперь – назад. Невская першпектива… Здесь, как всегда, многолюдно. «Мой народ, мои подданные…» Митрополит Платон, помнится, такую речь сказал: «Россия! Сколь миролюбивою государынею небо тебя благословило…» Сказано было как раз перед войной. А ведь он прав, не хочет она ни войны, ни крови. Да здравствует мир и красота! Давно уже обрусев, царица продолжала любить утонченность европейской классики – наследницы Эллады, и Питер был создан словно для нее. Во многом европейский, но – русский, русский… Да она и сама его создавала по вкусу своему, творила из города-загадки Северную Пальмиру. Глядя на дворцовую площадь, гадала: какой вид она примет, будучи украшенной памятником императору Петру, над которым трудится ныне гений из Франции – Фальконе. Несколько изумительных жемчужин уже являли облик великого града, и Екатерина созерцала его, юного, в будущем. В том будущем, когда каждая черта в печальном достоинстве его будет красноречиво свидетельствовать о русском величии – растерявшим это величие потомкам…