Княжий удел

— Почему же пешком, боярин? Лошадка вон стоит, дожидается. Ты верхом, а я уж как-нибудь доберусь. Эка невидаль, двадцать верст! Доберусь! От свата, помню, добирался, двадцать пять верст шел.

— Околеешь ведь. Вон стужа какая! Ладно, ко мне коня, отсюдова недалече деревенька есть, сани попросим, а потом и дальше в путь.

— Хорошо, боярин. Хорошо, я мигом! — весело суетился возница. — Ступай на спину. Ничего, я удержу, это я с виду такой хлипкий, а сам я крепок!

Боярин, подобрав шубу, осторожно наступил на узкую спину возницы, словно пробуя ее на крепость, как рыбак пробует дно лодки, стоящей в воде, а потом закинул ногу на вороного.

— Коня держи, коня! Уйдет ведь! — серчал Ушатый.

— А я держу, боярин, он подле меня, шагу не ступит!

— Тьфу ты, черт! В сугроб опять едва не опрокинул! Ладно, поспешай давай!

Иван Ушатый легонько пнул коня, и вороной, как танцор перед девками, осторожно и грациозно поднял ногу, решаясь на первый шаг.

— А я поспешаю, боярин, поспешаю! — глубоко проваливаясь в рыхлый снег, говорил возница.

Деревенька с черными закопченными трубами оказалась неподалеку — версту проехать. Ушатый остановил жеребца около крепкого сруба с большим двором и крепкими воротами. Стукнув кулаком в дверь, заорал:

— Эй, хозяин! Гостей встречай!

Забрехала хрипло собака и враз умолкла, пристыженная громким окриком. Кто-то уверенно распоряжался во дворе:

— Ну, что пасть раззявил?! Иди открывай! Не слышишь, гость к нам!

Вслед за этим брякнул засов, нарушив ржавым скрежетом морозную тишь, и дверь отворилась.

— Мать моя! — хлопнул рукавицами молоденький паренек. — Никак ли боярин к нам! Батя, боярин к нам! Проходь, боярин, проходь. Застыл небось на морозе?

Из-за спины парня выплыл мужик с широченной, в полгруди, бородой.

— Чей холоп? — ступил во двор боярин.

Мужик поклонился боярину, в густой бороде искрились снежинки, которые тотчас растаяли, превратившись в блестящие капельки.

— А мы не холопы, — достойно отвечал мужик, — мы люди великого князя. Ему и служим. Что встал?! — крикнул мужик на отрока, который, очевидно, приходился ему сыном. — Прими шубейку у боярина.

Ушатый с возницей вошли в сени. В доме было натоплено, по всему видать, хозяин дров не жалел, в просторной горнице уютно потрескивала лучина.

— Прошу, батюшка, проходи, — в самые ноги поклонилась боярину хозяйка — баба лет тридцати пяти.

— Хлеб на стол и молоко, — уверенно распоряжался хозяин дома. Было видно, что здесь его слово — закон.

Стол быстро накрыли: поставили щи, пироги, в блюдах квашеную капусту, в крынках — молоко, сметану.

Боярин почувствовал, что в дороге проголодался изрядно, и, благословясь, взял ложку, не спеша стал хлебать наваристые щи.

— Как тебя звать-то? — спросил боярин, слизывая с губ приставшую капусту.

— Георгием.

— А по отчеству как величать?

— Иванович… — крякнул от удовольствия мужик.

— Баба твоя вкусные щи готовит, Георгий Иванович. — Боярин отправил в рот очередную ложку горячих щей.

— На то она мастерица, — заулыбался Георгий Иванович. — Бабу-то, как коня, выбирать нужно. Присмотришься поначалу, какая она хозяйка. Ежели хорошо готовит, выходит, и хозяйкой доброй будет.

— А князя своего любишь? — вдруг неожиданно поинтересовался Иван Ушатый, макая ломоть хлеба в густую сметану.

— Князя-то… Василия Васильевича? — переспросил Георгий Иванович и замолчал, глубоко задумавшись: было видно, что вопрос этот для него не праздный и требовал сосредоточенности. — Господин он мне. Мы, чернь, — что псы, своему хозяину должны быть верны. А любовь — это дело бабье!

Ушатый доел щи, совсем по-мужицки облизал ложку и бросил ее на стол. Она радостно заплясала и успокоилась под ласковой ладонью хозяйки. Боярин взял стакан кислого вина и выпил его до донышка.

Разговор получался любопытный. Мужик не из простых, с хитрецой, тем интереснее с ним беседовать.

— А воевать-то за великого князя пожелаешь?

— Пойдешь, куда денешься, — вздохнул мужик. — Только это не от большой любви, оторвут от сохи — и в дружину. Здесь у нас всюду поговаривают, будто бы великий князь всю Русь татарам отдал. Хану казанскому — Москву! И не припомнить ведь такого, чтобы великий князь в полоне был. Может, он там и басурманову веру принял? А кто знает! И теперь уже трудно сказать, чьи же мы холопы — великого князя или басурмана казанского. И ладно бы только эта беда, так ведь князья норовят и между собой побраниться. А ведь братья! В народе как говорят? Если брата любишь, то и Бога любишь. Стало быть, не чтят князья Бога, ежели друг на дружку войной идут.

Боярин Ушатый хмыкнул, трудно было возражать этой мужицкой правде, и не только потому, что состояла она из простых и понятных слов, подогнана и прочна, как бревна в добротном срубе, но еще и потому, что вез он князю тверскому от Дмитрия Шемяки послание. И быть может, завтра этому мужику предстоит встать под знамена.

А мужик меж тем продолжал: