Княжья доля

То, что на дворе стояло не лето, хорошо было видно уже по обильному снежному покрову, в который Константин с хрустом провалился по самую щиколотку, едва шагнул с низенького порога избушки.

Небольшая полянка, на которой стояла лачуга, была со всех сторон окружена могучими елями. Возле одной из них из последних сил печально дымил догорающий костер.

Полтора десятка всадников, одетых столь же допотопно, как и сам Костя, уже сидели верхом на лошадях, нетерпеливо ожидая команды выдвигаться. Рядом с всадниками два человека что-то шустро загружали в приземистые сани.

Кругом царила лесная идиллия. Закутанные в снежные покрывала стройные ели толпились вокруг всадников, как восточные красавицы, готовые молчаливо и покорно исполнить любую прихоть случайных гостей. Одна была краше другой, и все без исключения кутались в белоснежную фату с хрустально-синеватой искоркой. Торжественно и строго застыли они, ожидая окончания своеобразных смотрин, которые решил устроить чрезмерно разборчивый жених.

Безмолвие природы нарушала лишь парочка красногрудых снегирей, суетливо прихорашивающихся на одной из густых и раскидистых еловых лап и не обращавших ни малейшего внимания на тех, кто внизу.

В голубом льдистом небе ослепительно сверкало яркое желтое солнце, а морозец стоял не меньше десяти градусов.

Дойдя по хрусткому снегу до саней, Константин внимательно окинул взглядом поклажу.

Ничего особенного: пара сундуков из темного дерева, щедро окованных по углам железом, которое кое-где уже лизнула ржавчина; несколько небольших бочонков с торчащими из них деревянными пробками-затычками; туго набитые чем-то мешки из грубого некрашеного холста; увесистые плетеные корзины, заботливо завязанные сверху чистыми тряпками, и прочая ерунда.

Епифан подвел коня, помог взгромоздиться, и кавалькада всадников молчаливо потянулась вслед за Константином и пристроившимся рядом с ним — стремя в стремя — боярином Онуфрием.

Ехать было легко. Санная дорога, вилявшая туда-сюда по хвойному лесу, была достаточно укатана, хотя и почти безлюдна.

За все время движения лишь один раз им встретился обоз из четырех или пяти саней, возчики которых тут же торопливо свернули на обочину и, увязая в снегу, суетливо кланялись до тех пор, пока княжеский эскорт не скрылся с их глаз.

Так они и ехали почти весь день и лишь на закате, когда солнце наполовину скрылось за деревьями, вдали, чуть ли не посреди огромного поля стали отчетливо видны деревянные стены явно средневекового города.

Как выяснилось, это был Переяславль Рязанский, вотчина Ингваря Игоревича со своими братьями, княжившими неподалеку от него: один в Борисове-Глебове, другие еще где-то, но все в таких городах, названий которых на территории Рязанской области Константин совершенно не помнил, словно таковых и не было вовсе.

Во всяком случае, за ближайшие к его времени двести — триста лет он мог твердо ручаться.

Все это время Онуфрий потихоньку бубнил, старательно инструктируя князя, поучая, как себя вести. Как подходить, как кланяться, не умалив своего княжеского достоинства и в то же время выказав должное уважение хозяину. Какие речи вести да как обойтись с хозяйкой терема, то бишь женой Ингваря, какие подарки вручить и какие слова при этом сказать и много еще чего в том же духе.

Уже спустя первые десять — пятнадцать минут Константин уловил, что в этой речи ему так не понравилось. Такую речугу обычно закатывают перед каким-нибудь великовозрастным дебилом с олигофренией средней тяжести.

Нет, ему-то лично Онуфрий бесспорно оказал важную услугу — он же ничего такого не знал. Но если учесть, что на самом-то деле слова боярина были адресованы человеку, который должен был быть прекрасно осведомлен во всем этом, то становилось ясно, какого мнения Онуфрий об умственных способностях своего князя.

Константин поначалу хмуро кивал, пытаясь не выдать свое дремучее невежество и показывая всем своим видом, что и сам это все знает, только лень говорить по причине жуткой головной боли, хотя на самом деле уже ничего не болело — спасибо «лекарству» из кувшина.

Потом так же лениво он стал подкидывать различные вопросы и, видать, переборщил, поскольку к концу инструктажа Онуфрий как-то подозрительно стал на него поглядывать и наконец не выдержал и осторожно заметил:

— Уж больно ты нынче странный, князь-батюшка.

— Чем же?

Тот опять замялся ненадолго, чтобы подыскать, по всей вероятности, ответ поделикатнее, но потом нашелся и заявил:

— Да ранее тебе все боле бочонки с медом в интерес были, а нынче и в дела княжьи вникать начал, да с умом.

— А раньше как же? Без ума, что ли? — грозно спросил Константин, при этом, конечно, больше играя, нежели возмущаясь на самом деле.

— Да нет, — быстро поправился Онуфрий. — Только интереса в тебе не было. Равнодушие одно, а ныне вон как… И вопросы все задаешь тоже с умом, нужные, — добавил он.

— Раньше мне и не доверяли так, — нашел Костя правдоподобное объяснение. — А нынче, коль князь Глеб такое важное поручение дал, надобно его исполнить в лучшем виде.