Княжья доля

О зубной пасте и вовсе нечего было думать. Не говоря уже о заморских марках, он бы с огромным удовольствием ухватился за тюбик какой-нибудь «Апельсиновой» и даже, на худой конец, не побрезговал бы зубным порошком, но…

Тут новоявленный князь пришел к выводу, что придется на какое-то время позабыть о такой элементарной вещи, как личная гигиена, повздыхал и успокоился, тем более что не успел он даже одеться, как прибежал неугомонный Онуфрий.

Нетерпеливо цыкнув на бедного Епифана, после чего стременной почти тут же исчез, подобно джинну из лампы Аладдина, боярин в очередной раз приступил к изложению диспозиции, пересказывая в третий раз одну и ту же инструкцию о том, как Косте надлежит себя вести, а главное, не забывать слово Глебово.

Это уже было нечто новенькое, и он насторожился, но Онуфрий интересующую Костю тему затронул лишь вскользь и вновь переключился на нотацию, как лучше уговорить всех князей съехаться на летнюю встречу.

Костя послушно кивал, настраивался, заодно подыскал собственные аргументы и, придя к выводу, что сумеет добиться требуемого, вышел на трапезу в хорошем расположении духа.

Князей оказалось необычайно много, причем двоих Игоревичей — еще одного Глеба и Романа — уговаривать прибыть на эту встречу вообще не пришлось. Они сами горели желанием высказать Константину, как родному брату рязанского князя Глеба, все, что у них накипело, причем попытались приступить к этому делу прямо сейчас, начав приставать к нему с различными упреками по поводу самовольного — «не по отчине и дедине» — захвата главного княжеского стола в Рязани и всяческого утеснения «молодших братьев своих».

Основной клан в лице Ингваря, Олега и Юрия преимущественно помалкивал, но было заметно, что мысленно они тоже поддерживают своих родичей в этих нападках.

Но если самый старший из Игоревичей князь Ингварь при этом поглядывал на Орешкина испытующе, мол, как ты, парень, сможешь выкрутиться, а Юрий даже чуточку сочувственно, то Олег смотрел на Константина с откровенной насмешкой — давай-давай, отвечай за все настряпанное.

Костя сразу же подумал: «Хорошо, что в теле князя находится житель двадцатого века». Пожалуй, прежний, так сказать, законный его обладатель не вытерпел бы и пяти минут таких эмоциональных речей. А уж после соответствующего ответа или, того хуже, небольшого рукоприкладства дальнейший разговор явно перетек бы совсем не в дипломатическое русло.

Сам же он по натуре был человеком терпеливым, вдобавок привык у себя на уроках неоднократно рассказывать одно и то же. У Кости ведь одних шестых классов аж четыре штуки, значит, каждую тему приходится излагать соответствующее количество раз.

Поэтому в ответ на все эти пылкие вопли он лишь скромно, но настойчиво повторял, что всем свойственно ошибаться и главное тут — вовремя исправиться.

Под конец он даже отважился привести в пример аналогичные съезды всех русских князей. Мол, коли уж всем Рюриковичам, невзирая на отдаленное родство, удавалось мирно разрешить все спорные вопросы, то им, сидящим тут за столом и являющимся куда более близкими родичами, сам бог велел собраться, чтобы урядить все мирно.

Но тут Ингварь перешел к вопросам. Дескать, не идет ли речь о дальнейших утеснениях, не думает ли князь Глеб поделиться не по праву им захваченным и не мыслит ли о совместном походе на непокорные племена мордвы?

Понятия не имея ни об одной из интересующих Ингваря тем, Костя принялся вилять из стороны в сторону, ибо ничего конкретного он, по своему незнанию, сказать просто не смог.

Правда, когда Костя заикнулся о неспокойных временах, князья переглянулись и Олег насмешливо поинтересовался:

— Али половцы зашевелились, брате, что вы с Глебом о согласии вспомнили? Так ведь у тебя в женках сестрица Данилы Кобяковича. Неужто степняки про оное родство забыли?

Хорошо, что хоть тут память его не подвела, и Орешкину удалось кое-что припомнить, благо что имен половецких ханов в его голове имелось немного, всего пяток, и как раз Кобяк, равно как и его сын Данила входили в их число.

Теперь получалось, что можно еще более существенно сузить временные рамки, подняв нижнюю планку лет эдак на сто, и быть уверенным, что он находится в конце двенадцатого — начале тринадцатого века.

Очень хорошо. Значит, можно рискнуть, и он, сделав многозначительное лицо, а также понизив голос чуть ли не до шепота, изрек:

— Да что там половцы, когда иной враг уже мечи точит, на Русь глядючи, а он куда страшнее будет, — и принялся рассказывать о монголах.

Князья недоверчиво переглянулись.

— Откуда у тебя, брате, вести такие? — осторожно осведомился Ингварь.

Костя поначалу замялся, но потом нашелся с ответом:

— Купец один, из далеких стран приехавши на торг, сказывал. Да и не он один, — добавил он после небольшой паузы, чтобы сообщение прозвучало весомее.

— Купец солжет — недорого возьмет. Известно, дело торговое, — махнул рукой Олег.

— Один — да, может и солгать, а вот все — это навряд ли, — возразил Костя.

Мысль о скором нашествии татар возникла у него еще вчера, но тогда было не до нее, зато сейчас она пришлась как нельзя кстати.