Княжья доля

Главная же заключалась в том, что ему предстоял весьма утомительный денек, начиная с первого ответственного дела — председательствования на княжьем суде.

Речь о нем шла еще неделю назад. Тогда-то Константин и назначил сегодняшний день.

За целую неделю он рассчитывал спокойно и тщательно изучить всю Правду Ярославичей и даже переписать привычным для себя языком текст, чтобы иметь подсказку, необходимую для быстрого реагирования на тот или иной казус.

С переводом он, хотя и с грехом пополам, справился, но потом была срочная поездка в Ольгов с огромным обилием событий, и Константин полностью забыл об этом суде.

Вспомнил лишь сейчас, когда что-либо переписывать было уже поздно, а надеяться на память с такой тяжелой головой, по которой сзади кто-то невидимый все время бил сокрушительным кузнечным молотом, — глупо.

Однако после легкого завтрака, выйдя к боярам, терпеливо ожидавшим его в небольшом коридорчике близ гридницы, он почувствовал, что настроение его с каждой минутой улучшается.

Скорее всего, и тут благодаря Доброгневе, ибо после выпитого настоя, предусмотрительно приготовленного ею накануне, неизвестный значительно поумерил силу своих ударов по многострадальной голове, а спустя каких-то пять — десять минут и вовсе прекратил это издевательство.

А может, потому, что даже в небольшие цветные оконца внутрь проникало так много яркого солнца, что даже нога, продолжающая по утрам беспокоить, в это утро как бы устроила долгожданный перерыв.

Когда он поинтересовался у Епифана, где список законов, тот недоуменно ответил, что он уже передал его, как это и раньше делалось, судье, который уже на месте в ожидании князя и его справедливого суда.

Константин попытался пояснить, что хотел бы, так сказать, пробежаться по нему еще раз глазами, но из сбивчивого пояснения стременного сделал вывод о бесполезности подобного занятия, к тому же ранее князь так никогда не поступал. Уж судья-то все доподлинно изучил, и ему, князю, останется лишь подтвердить приговор кивком.

Да и народ к тому же до княжеского суда не больно-то охоч, то есть к рассмотрению, как правило, предлагалось три — пять дел, не более.

«Вот и славно, — подумал Костя. — Значит, за час-полтора успеем».

Позже он понял, почему столь мало было охотников до княжьего суда. Разъяснил ему это в стихотворной форме гусляр, которого князь со свитой встретил чуть ли не сразу, как выехал со двора.

Тот уже собрал вокруг себя большую по меркам Ожска толпу — с сотню человек, не меньше, и заунывным голосом пел что-то жалостливое. Причем людям, судя по всему, эта песня была настолько по душе, что они, позабыв обо всем на свете, даже не заметили выезжающего из ворот князя.

Трое юных дружинников по своей ретивости сунулись было плетьми разогнать наглых смердов, посмевших не уступить дорогу князю, но Константин властным жестом остановил их, спешился, аккуратно спрыгнув так, чтобы вся тяжесть пришлась на здоровую ногу, и, слегка прихрамывая, направился к певцу.

Толпа, завидев князя, тут же наполовину рассеялась, а оставшиеся боязливо сторонились, униженно кланялись, но между тем в глазах у каждого затаилось такое выражение, что… Объяснить его Константин затруднялся, но явственно чувствовал, что ничего хорошего оно не сулило.

— Что ж ты замолк? — поинтересовался он благодушно, дойдя до певца.

Тот молча смотрел на князя, тихонько перебирая струны на своих грубо состряпанных гуслях.

— Что не поешь? — вновь спросил Константин. — Или сробел? Или князя испугался?

Тот медленно покачал головой.

— Не сробел и не испугался, княже. Да токмо слыхал ты эту песню про суд свой правый да милосердный. Тем летом я ее тебе пел, ежели помнишь. Хвалил еще меня за нее и благодарность княжьей рукою своею изволил мне в дар поднести.

— Доволен ли остался?

— Премного доволен, княже. Сколь живу, столь буду ласку твою княжескую беречь, — криво усмехнулся певец.

Его светло-голубые, цвета выгоревшего летнего неба глаза пристально смотрели на князя, а тонкие губы чуть приметно кривились в горькой усмешке.

Два клока седых волос равномерно расположились по обоим вискам русой головы, а наполовину белая борода добавляла гусляру еще с добрый десяток лет к его тридцати прожитым.

— Ты лучше не берег бы ее, а новые поршни[54] себе купил, — миролюбиво посоветовал князь, начиная догадываться, но еще не желая верить, что и тут его предшественник в этом теле изрядно подгадил нынешнему владельцу.

— Да нет охотников, княже, поршни на рубцы менять, а то я бы с радостью. Глупый нынче народ пошел. Не верит, что ныне княжья ласка куда дороже поршней будет, — уж чуть ли не откровенно издевался гусляр, одной рукой легонько почесывая багровую полоску, тянувшуюся у него от левого виска до уголка рта.

— Наверное, пел плохо. Может, сегодня сызнова испробуешь? — попытался сделать хорошую мину при плохой игре Константин.

— А у него все песни едины, княже, — раздался сзади голос боярина Онуфрия.

С коня тот не слез, и вороной жеребец беспокойно всхрапывал, пытаясь подойти поближе к певцу, но умело сдерживался искусным седоком.