Князь Трубецкой

— Во-от… Значит, нужно диспозицию переменить, заставить противника перестать нас опасаться и тем самым дать нам шанс. Если я врать начну, мне капитан не поверит, не было такого в заводе, чтобы гусары своих предавали… А ты — человек молодой, князь, балованый, небось слышал я, как гвардейцы в столице службу несут. И француз слышал. Мне-то чего терять? Жалованья моего? Деревеньки в двадцать душ? А ты — другое дело! И деньги, и светская жизнь… Эту кампанию в подполковниках закончить можешь, если постараешься, все ж на виду у генералов, а то и самого императора… Он тебе пообещает, что предательство твое, по молодости допущенное, никто, кроме него, не узнает. А ты поверишь…

Капитан повернулся спиной к полякам, потом спохватился, снова повернулся к ним и что-то приказал — один из мальчишек бросился бегом к близкому лесу, второй — достал из телеги штуцер и принялся осматривать его замок.

— Только потребуй, чтобы обхождение с тобой… и со мной, как твоим товарищем по несчастью, было достойным. Чтобы сам француз тебя допрашивал, а не мальчишки. Они же запытают, толком ничего не узнав. Понял, ваша светлость?

— Понял. Только и вы, господин ротмистр, не стройте из себя безумца. Подыграйте мне, но не как провинциальный трагик во французской пиеске, без закатывания глаз и ломания рук… Руки нам ломать и так найдется кому…

— Я постараюсь, Сергей Петрович. Истинный бог — постараюсь. Скажите, пусть в избу заведут, холодать начинает, а вам в исподнем будет совсем холодно.

В исподнем. Точно. Трубецкой так увлекся всем происходящим, что не потрудился рассмотреть себя как следует. Глупо получилось, но то, что Чуев в красном доломане, синих чакчирах, без кушака и портупеи и, тем более, без кивера, — заметил, а вот то, что сам одет в кальсоны и сорочку… Видел, но внимания не обратил. Даже то, что ноги босые… Его что, взяли прямо из постели? Так ведь русская армия сейчас на походе, все спят одетые, не до перин и простыней… Нелепость получается.

— Мне сейчас молодые поляки рассказали, что вас в лесу нашли, — сказал, приблизившись, француз. — Их человек ездил к дороге, за уходящими войсками посмотреть, и увидел вас. Думал вначале, что убиты, подошел поближе, глянуть, нет ли чего ценного, а тут вы застонали…

Капитан снова сел на ступеньку.

— Он бы вас добил да ушел, только бельишко ему ваше показалось дорогим, подумал, что вы не из простых будете. Решил пану доставить, ведь если что, то и во дворе вас можно добить, правда?

— Правда, — согласился Трубецкой.

— Так что у вас получилось, князь? Как вышло, что вы…

— Не знаю. Не помню почти ничего из событий последних дней.

— Это вы сейчас о чем разговариваете? — Ротмистр снова попытался пристроиться поудобнее. — Я же ни черта не понимаю в этом бормотании… Можно по-человечески говорить?

— Князь мне сообщил, что не знает, как оказался возле дороги в беспамятстве и раздетым, — пояснил капитан, не обидевшись на «бормотание». — А я даже и представить себе не могу…

— А чего тут представлять? — Связанный веревками крест-накрест ротмистр попытался пожать плечами. — Послали подпоручика с письмом или рапортом, а какой из пехоты наездник? Так, насмешка одна. Еще Петр Великий велел пехотным офицерам перед кавалеристами на коне не ездить, дабы позора не было… Конь понес, или сам пустил его подпоручик в галоп, головкой об ветку ударился или скинуло его веткой на землю. Лишился чувств, а проходивший мимо добрый человек с него все ценное снял, а добить — пожалел. Или не успел, спугнул кто-то. Обычное дело на войне, не так ли?

— Вполне, — согласился капитан. — Это все объясняет. Но не разрешает для меня одной важной загадки. Для нашего князя важной… Был его сиятельство в мундире или в партикулярном платье?

— Какая разница? — спросил Трубецкой.

— Большая, ваша светлость, — протянул Чуев. — Еще какая! Капитан намекает, что если ты был в гражданском платье, то, стало быть, ты не пленный. А если ты офицер, да не в мундире, то получается, что ты лазутчик, и, стало быть, немедленный расстрел для тебя — лучший выход. Я верно понял вас, капитан?

— Абсолютно. Я бы и сам не сформулировал точнее.

— Конечно, я был в мундире, — быстро сказал Трубецкой, дрогнув голосом.

Должен же он испугаться такой перспективы — быть обвиненным в шпионаже. Он офицер и надеется на должное к нему отношение, а тут вдруг…

— Да бросьте, капитан! — Ротмистр поморщился, словно услышал несусветную глупость. — Посудите сами, какой из князя лазутчик? Сколько вам годков, князь?

— В августе двадцать девятого двадцать два исполнится…

— Ну… взрослый совсем… — с разочарованием протянул ротмистр. — Только и в двадцать два года толку из него в разведке или дозоре не будет. Он только третьего дня подпоручиком стал, это ж каким бездельником нужно быть, чтобы к такому возрасту хотя бы поручика не выслужить, да еще в гвардии, да с титулом! В мундире был, как бог свят — в мундире!