Князь Трубецкой

— За нашу победу, — прохрипел Трубецкой и усмехнулся, цитату все равно никто не поймет и не оценит. — За наших гусаров в Париже!

Вторая порция прошла значительно легче, настолько легче, что Трубецкой, допив самогон и закусив его куском брынзы, соорудил на своем лице улыбку и повернулся к капитану, стоявшему у окна, скрестив руки на груди:

— А вы не хотите присоединиться к нашему тосту, капитан?

Француз покачал головой.

— Напрасно, ведь наша армия в Париже — всего лишь вопрос времени. — Трубецкой взмахнул пустой кружкой. — Через годик. Войдем мы со стороны Монмартра… Вы же согласитесь со мной, что с его высоты открывается прекрасный вид на город… и обстрел тоже восхитительный. Поставить батарею пушек и от всей души внести посильный вклад в архитектуру Парижа… В конце концов, если Наполеону можно из пушек на парижских улицах стрелять, то почему бы и нам не развлечься… Как думаете, Алексей Платонович?

— А улицы там как — широкие? — спросил ротмистр. — По скольку в ряд гусары пройдут?

— Нет, — покачал головой Трубецкой. — Улицы в Париже узкие, будто созданы, чтобы баррикады на них ставить… Пехотой брать будем. Или вначале пушками расчистим дорогу, а потом уж и гусары с кирасирами…

— За конницу российскую! — провозгласил ротмистр, разливая остатки самогона в кружки. — Не самую лучшую на свете, но очень героическую!

— И за пехоту с артиллерией, — подхватил Трубецкой.

Перед первой порцией он опасался, что желудок князя может на низкородное пойло отреагировать как-то не так, но теперь убедился, что пьется княжескому организму очень даже спокойно. И даже начинает этот княжеский организм получать удовольствие от процесса.

— Сразу вторую пустим? — спросил ротмистр, указывая на полную бутылку.

— Нет уж, — вмешался капитан. — Пока вам достаточно. А то уже начали пить дьявол знает за что…

— А это — прямое оскорбление, лягушатник ты чертов! — провозгласил Чуев. — А канделябром по бакенбардам не хочешь? А к барьеру? На пистолетах или на саблях! Стреляться через платок!

— Уймитесь, ротмистр, — устало вздохнул француз. — Вы пленный под честным словом, какая дуэль?

— Ладно, — кивнул, смиряясь, Чуев. — Ваша правда. Но ведь это сегодня… А когда мы встретимся еще раз… в следующий раз я тебе, сволочь французская, прямо в харю плюну, честное слово благородного человека! А если и после этого ты меня на дуэль не вызовешь, то я тебя по мордасам, как проворовавшегося лакея…

Трубецкой внимательно следил за выражением лица капитана, поэтому заметил, как при упоминании следующей встречи в уголке рта француза наметилась легкая ироничная улыбка. Француз знает, что никакой второй встречи не будет. Он ведь не давал слова, что не передаст пленных после допроса полякам.

— Жан! — позвал француз.

В комнату вошел невысокий худощавый мужчина лет сорока в сержантском мундире, с нашивками за двадцать лет беспорочной службы. Это получается, что служить сержант начал еще при Бурбонах, чего только не повидал, но выжил, а это свидетельствовало о натуре сильной, предприимчивой и, наверное, везучей.

И жестокой.

Глянув мельком на его лицо, Трубецкой вспомнил присказку одного своего приятеля: встретишь такого в подъезде — всю мелочь из карманов отдашь. И вроде все черты правильные, ничего такого особо жуткого… В отдельности все приличное и аккуратное, а вот вместе, в совокупности, так сказать, впечатление производит… жутковатое. Таких нужно или убивать сразу, или обходить десятой дорогой.

— Принеси бумагу и чернила, — сказал капитан. — И свечи — скоро здесь будет темно.

Темнело и вправду быстро. Да и затянутое бычьим пузырем окно пропускало мало света. Да, напомнил себе Трубецкой, стекло здесь не так чтобы очень распространенный и доступный материал. К этому придется привыкать. К отсутствию многих мелочей, на которые он в своем времени внимания практически не обращал, а тут… Скажем, спички более-менее приличные появятся только через двадцать четыре года, и туалетная бумага появится только в тысяча восемьсот пятьдесят седьмом… Нью-Йорк, Джозеф Гайетти, на мгновение прикрыв глаза, сам себе отрапортовал Трубецкой. Сколько подобной информации было вбито в его память. Подразумевается, что эти знания помогут новому князю Трубецкому закрепиться в этом времени, правильно вкладывать деньги или даже приписать себе какие-то важные изобретения, чтобы разбогатеть и получить в руки рычаги управления историей…

Даже обсуждая все это с Дедом, Трубецкой полагал, что все это бред. Нет, конечно, все это можно провернуть, можно даже попытаться зарабатывать себе на жизнь в случае необходимости, печатая чужие стихи и выдавая их за свои… Только это копейки. И куча потраченного времени. И еще…

Сержант принес бумаги, походный бювар. Зажег свечу, вставил ее в горлышко пустой бутылки.

— Ну что, господа, — сказал капитан и взял в руку гусиное перо. — Начнем наши беседы…