И снова — а чего это генерал Милорадович приехал на площадь и стал солдат уговаривать? Что значит — он сам за Константина, но раз уж так все сложилось, то разойдитесь, братцы, по казармам, и ничего вам за это не будет! Солдатам ничего не будет, понятно, а офицерам? Как минимум — разжалование и лишение дворянства.
Декабрист Оболенский добром попросил генерала, героя Отечественной войны и любимца солдат, прекратить агитацию, а когда тот не понял — ткнул штыком в бедро. Не в брюхо засадил, а всего лишь в бедро, продемонстрировав, так сказать, решимость. А вот Каховский не сплоховал, выстрелил в спину. И ведь глубоко порядочный человек — не просто так выстрелил, пулю загодя надрезал, чтобы, значит, повреждения были посильнее.
И все пошло веселее.
Солдаты не обиделись и не возмутились — все правильно. Если стреляет барин в генерала, значит, право такое имеет. Это их барское между собой дело, а мы против переприсяги и за Константина с Конституцией. Ура!
Конногвардейы ходили в атаку дважды… хотя некоторые потом в мемуарах написали, что и пять раз атаковали… ну как атаковали, пускали лошадей по скользким булыжникам, подъезжали к самому каре, каре стреляло поверх голов атакующих, кони бросались в сторону, падая и роняя всадников… Свои ведь, чего там, не французы какие-нибудь. Ни злобы не было, ни азарта. Кавалерия отступала, частично в пешем порядке, а революционные войска оставались на месте, смеясь и ругаясь вдогонку кавалеристам.
Какого черта их там держали офицеры? Какого черта они вообще туда явились, если было доподлинно известно, что сенаторы, прозаседавшие всю ночь в прениях по поводу законности переприсяги, к семи утра решили, что можно принести присягу на верность Николаю Павловичу. И принесли. И разъехались по домам. И некому было подписывать Манифест, заготовленный Рылеевым и Пущиным. Да и штыками грозить было некому.
А Петропавловская крепость не взята. И Зимний не взят.
Да, а тут вы будете смеяться — еще и диктатор не пришел. Революционеры собрались, прибыли на площадь, уже двух генералов и полковника изрубили да самого Милорадовича смертельно ранили: бунтуй — не хочу!
А он не явился. Пообещал и не пришел.