Князь Трубецкой

— Что касается вашего прошения об отставке… Никто не видел вашего рапорта. И вас я не видел, разговора не имел. Вы все еще числитесь в Семеновском полку. И никакого отношения к команде ротмистра Чуева не имеете. То, что делает князь Трубецкой, — дело князя Трубецкого и господина Бонапарта. И легенды, которые противник сочиняет о князе Трубецком, — не более чем легенды. Ваша записка о тактике малых команд прочитана, но дальше передана не будет. И, надеюсь, вы больше не станете…

— Не стану. Мне нужно добыть много денег, если вы помните.

— Тем более, князь, тем более.

Они выехали из лесу под ночное звездное небо.

— Где ваш конвой? — спросил князь.

— Где-то здесь… — Бенкендорф огляделся по сторонам, потом неожиданно свистнул — протяжно и громко.

Жеребец Трубецкого шарахнулся в сторону испуганно и не сразу успокоился, фыркал возмущенно.

Из темноты послышался ответный свист, потом топот многих копыт.

А вот сейчас добрый будущий палач и сатрап велит своим людям повязать обезумевшего князя да отвезти его в русский лагерь…

— Господин полковник? Александр Христофорович? — спросил вынырнувший из темноты всадник. — А мы уж заждались да волноваться стали.

— Все хорошо, — сказал Бенкендорф. — Можем ехать.

— До свидания, — сказал Трубецкой.

— Встретимся после войны? — со смехом спросил полковник.

— Да. В шесть часов вечера, — ответил Трубецкой.

Фразы из его прошлой жизни, цитаты из еще не написанных книг и не снятых фильмов постоянно лезли к нему на язык, он регулярно одергивал себя, обещал следить за своей речью, но снова и снова пытался цитировать что-нибудь из будущего.

— Именно — в шесть, — снова засмеялся Бенкендорф. — Пришлите завтра-послезавтра ротмистра, я представлю его в штабе… может, командующему, если успею. Пусть он по поводу оружия и пороха сам ходатайствует. Справится ведь?

— Справится, — ответил Трубецкой и собрался повернуть коня, возвращаться в деревню.

— Сергей Петрович! — окликнул его Бенкендорф.

— Что? — не сразу понял Трубецкой, потом сообразил, протянул руку. — До свидания, Александр Христофорович.

— До свидания, Сергей Петрович, — сказал Бенкендорф.

Его рукопожатие оказалось сильным и твердым.

«Такие дела, — тихо сказал Трубецкой. — Сатрап и душитель, — сказал Трубецкой. — Полковник понял и, похоже, принял. Это тебе не ротмистр Чуев, которому ничего не вобьешь в голову, если он упрется…»

Сейчас вернусь в деревню, подумал Трубецкой, а он устроит мне выволочку и по поводу раны, и по поводу того, что снова казнили пленных…

Это война, Сергей Петрович! Тут все должно быть по правилам. Если один начнет нарушать, то… Тут воевать нужно, а не казнить.

Да, воевать, господин ротмистр. Но и пытать и казнить, а вы как думали?

Трубецкой понял, что накручивает себя, приводит в чувство, пытается изгнать из своего сознания… из мозга… из сердца неприятные ощущения, оставшиеся после разговора с Бенкендорфом об Александре.

Нужно разозлиться, нужно вспомнить, что все тут — чужое. Что все эти люди, с их желаниями, привычками, правилами, — всего лишь песчинки в громадных песочных часах, пересыпаются из одной стеклянной колбы в другую, демонстрируя течение времени. Не являясь его частью, не обеспечивая его течение, а просто иллюстрируя. Тонкой струйкой мертвых тел, черепов, костей…

Молодец, Сергей Петрович, одобрил Трубецкой, почувствовав, что снова нащупал свой обычный настрой. Продолжай, князь. Так их всех. Только ты точно знаешь, что нужно делать.

Это им можно рассуждать о высоких материях, можно демонстрировать благородство и честь, красиво отпускать пленных, взяв честное слово больше не воевать… Только неэффективно это для выполнения его задачи получается. Не ложится в канву.

Это война, и тут нужно убивать.

А поскольку ты не можешь убить всех своих врагов, то нужно что?.. Правильно, нужно их хотя бы запугать. Сунутся мародеры к селу, все дороги к которому увешаны покойничками? Да не просто покойничками, а живописными. С распоротыми животами, например. Или еще — с какими узорами по телу. Не благородно, говорите, Алексей Платонович? Нет, саблей голову отрубить в бою — куда благороднее, только не пошли бы вы в задницу со своими изысками!

Да и не держит никто ротмистра в отряде. В любой момент он может убраться на все четыре стороны… как, кстати, и любой из мужиков и солдат. Только не уходят. И это понятно: для них отряд — шайка, мать вашу, шайка — это способ заработать. Нечто вроде отхожего промысла.

В юности Трубецкой отчего-то был уверен, что отхожий промысел как-то связан с отхожим местом, чуть ли не золотарями становились мужики, отправляясь на этот самый отхожий промысел. А потом объяснили. Шел мужик в город или в какую-нибудь артель, работал сезон, зарабатывал какую-никакую денежку и возвращался в родную деревню. К барину, в общину…