Князь Путивльский

Чернигов стоял на высоком правом берегу Десны. На холме, отстоящем метров на сто-сто пятьдесят от кромки воды, располагался Детинец с каменными стенами высотой метров восемь и башнями раза в полтора выше. Имел он форму неправильной трапеции. Сверху над стенами деревянные двухскатные навесы, а у башен высокие остроконечные деревянные крыши, из-за чего казалось, что башни раза в два выше стен. К дальней от реки стороне Детинца и примерно к середине боковых примыкали стены Окольного града, высотой метров шесть, снизу метра на три каменные, а сверху деревянные. Башни все каменные и с высокими крышами. Окольный град был раза в четыре больше Детинца, который как бы выпирал из него. Посад или, как его называли здесь, Передгородье в свою очередь начинался от боковых и дальней стен Окольного града и как бы выдавливал его из себя. Если бы можно было поставить Чернигов на бок, то стал бы похож на снеговика: внизу большой, широкий и расползшийся ком Посада, в середине немного приплюснутый сверху Окольный град и на самом верху маленький Детинец. Стены у Посада были деревянные, а башни каменные, но с более низкими, чем у детинцевых, крышами. Возле юго-западной стороны Окольного града стоял каменный Елецкий монастырь, похожий на небольшую крепость. Стены и башни всех трех частей города были потемневшими от времени. Заметно было, что их давно не ремонтировали. Из-за городских стен выглядывали купола множества церквей. У трех, видимо, соборов, они были золоченые. В Детинце и Окольном граде виднелись также купола и башенки нескольких трехэтажных деревянных теремов. С северо-восточной части, выше по течению Десны, к городу примыкали незащищенные слободы, застроенные деревянными домами и церквами. Ближе к городским стенам стояли двухэтажные дома с большими дворами и многочисленными хозяйственными пристройками, а дальше — одноэтажные, всё меньше, беднее, пока не переходили в россыпь полуземлянок с крышами, застеленными дерном, на котором зеленела трава. Возле богатых домов были деревянные тротуары, по которым можно было четко проследить границу между достатком и нищетой.

Мы пришвартовались к пристани на берегу речушки, впадающей справа в Десну. Возле пристани располагалось Торжище — улицы с лавками и мастерскими, посередине которого стояла большая и высокая церковь, деревянная, крытая медью, построенная, как мне сказал монах Илья, в честь Параскевы Пятницы — покровительницы торговцев. Нас уже поджидал местный мытник — сборщик податей — тучный, неповоротливый мужчина, на котором я насчитал, как минимум, три слоя одежды, хотя день был жаркий. Самой впечатляющей была шапка из темно-коричневого меха и высотой с полметра. Я хотел было спросить, не болит ли шея таскать такую тяжелую шапку, но у мытника голова, казалось, лежала прямо на плечах. Судя по тому, как перед ним залебезил купец Борята Малый, мытник сейчас неплохо хапанет. Монахи, не дожидаясь, когда купец закончит переговоры, поблагодарили и поклонились ему, перекрестились на церковь Параскевы Пятницы и пошли в город.

За время путешествия я убедился, что мне нужен будет помощник, который бы объяснял, что здесь к чему и почем, но предложить это место монаху Илье не решился. В последнее время он стал посматривать на меня изучающе, с жадным интересом, как ученый на доселе неизвестную науке разновидность паразитов. При прощании я дал ему три золотых мараведи:

— Помолитесь за упокой всех утонувших.

— Хорошо… княже, — с еле заметной заминкой перед словом князь произнес он.

Наверное, слишком много узнал обо мне такого, что не соответствует образу сына князя Игоря. Надо, чтобы он оставил свои сомнения при себе.

— Если бог спас меня, значит, зачем-то это ему надо. Не нам судить дела его, а только исполнять его волю, — напомнил я монаху и перекрестился.

— Да, княже, — уже без заминки молвил монах и тоже перекрестился.

Узнав, кто я такой, мытник тут же послал конного к князю Мстиславу Святославичу, чтобы сообщить, что в гости пожаловал троюродный брат Александр Игоревич, князь Путивльский, чудом спасшийся в пучине морской. За время путешествия я более-менее освоил язык своих подданных. Думать продолжал на русском, но довольно бегло изъяснялся на старославянском и понимал почти всё, что мне говорили. Особенно, когда пытались лизнуть. Мытник начал льстиво восхищаться моим спасением. Его послушать, важнее и лучше меня нет человека на земле. Наверное, что-то подобное он слышит от тех, кто ниже его по положению. Мы сплевываем только то, что нализали.